— Вот как? — ее глаза уже переполнились удивлением, но вдруг она изменилась в лице. — А почему ты так поздно?
— Я же говорила, что Боренька везет меня в гости, — я чувствовала, что вот-вот взорвусь.
— Ах, Боренька! Очень мило, — мама явно задумалась. — Я почти уверена, что мысли ее были настроены против Бори, но она ни за что бы не призналась. После смерти Гриши, моего брата, она всегда разговаривала со мной с опаской, пряча глаза и осекаясь на полуслове. Мне оставалось только догадываться об ее истинном отношении к тем или иным вещам, но, признаться, я не очень то утруждалась. Меня не трогала, не лезли ко мне в душу, и это было главным для меня. Я дрожала над своим заполученным уединением и боялась утратить его, зайдя на чужую территорию. И конечно же в ту ночь я ни на секундочку не задумалась над тем, как выглядят со стороны столь разительные перемены в моей жизни. Это было мне неинтересно, неважно.
Время то летело с невероятной скоростью, то как будто стояло на месте. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как от меня ускользнул горячий июль, и вот я уже неслась куда-то, пытаясь ухватиться за грустнеющий август. Боренька заезжал за мной на работу все раньше и раньше, и я радовалась, что предусмотрительно не подписала трудовой договор, и единственное, что грозило мне за мою непростительную халатность были косые взгляды начальства и обиженно поджатые губы Тани. В ту пятницу Таня взяла отгул — ее крестнику исполнялось два года, директора еще в четверг с жаром принялись отмечать конец недели, и я без зазрения совести села в Боренькину машину уже в начале четвертого.
— Куда мы отправимся сегодня? — весело спросил Боря. Он все еще надеялся услышать от меня хоть сколько-нибудь внятное предложение.
— Как скажешь! Кто у нас главный? — уже по привычке ответила я. Боренька задумался, дав мне возможность на несколько минут зависнуть на кончике собственного воображения.
— Ну что ты все смеешься? Надо мной? — он вывел меня из оцепенения.
— Нет! Что ты! — я не могла справиться со своей полоумной улыбкой, которая то и дело вылезала на мое лицо.
— Катя! — Боря завел машину. — А тебе вообще интересно со мной?
Я оторопела. Я была готова к чему угодно, только не к таким вопросам. Он что, не знает, кто он такой? Двадцать четыре года подряд, день изо дня, он просыпается, видит себя в зеркале, ни на секундочку не расстается с собой… И после всего этого он может задавать такие вопросы?
— Боренька! Ну, наверное, если я еду в твоей машине, сижу здесь рядом с тобой, это значит, что мне скучно, тоскливо, и ты меня утомил. — Ну, может быть, тебе просто неудобно послать меня подальше, — смутился Боря.
— Если ты будешь спрашивать меня о таких очевидных вещах, то наверняка и вправду мне надоешь. Мне уже самой захотелось поинтересоваться, не надоела ли я тебе, — борясь с приступом идиотского смеха, говорила я. В ответ Боря наклонился надо мной и поцеловал. Я выпила уже целую банку джина с тоником, но только теперь почувствовала, как я захмелела. И только где-то в уголке сознания стучало, что мы вообще-то на шоссе, стоим на светофоре, и все это, как минимум, глупо.
Но в конце концов, зачем человеку разум, если нельзя делать глупости?
— Мы не разобьемся? — как можно тише спросила я.
— Ни за что, — прошептал Боря, не отрываясь от меня. — Я так долго искал тебя, Катя… Мне так хорошо с тобой… — после таких слов я была готова и разбиться. Все куда-то поплыло, сердце вдруг исчезло, и только в висках отдавался его жуткий неритмичный гул.
— Ну надо же! — вдруг отпрянул Боря. — Ты даже когда целуешься, улыбаешься! О чем ты думаешь?
— Ни о чем, — искренне ответила я. Он нажал на газ, машина тронулась, и его рука вновь скользнула к моей.
— Так не бывает.
— Бывает… Просто у меня позитивное восприятие мира. А куда мы едем?
— В Летний сад. Ты не против?
— Конечно, нет!
И скоро мы, как школьники, приютились на лавочке в глубине парка, скрываясь за шелестящей листвой. Так странно. Мне почему-то хотелось хоть на несколько мгновений остаться одной, прийти в себя, стряхнуть нахлынувший на меня туман. Но не могла же я сбежать от него! И мы сидели рядом, перебивая друг друга поцелуями и странными Боренькиными вопросами: «Катенька! А тебе хорошо со мной? Катюша! А ты целовалась с кем-нибудь раньше?..» Видел бы он себя со стороны! Мало того, что я сошла с ума, так он еще усугубляет мое кризисное состояние такими дикими репликами!
— Боря! Ну что такое! Я не отвечаю на компрометирующие вопросы! — наконец не выдержала я.
Мы долго сидели в парке, пока я окончательно не окоченела. Тогда Боре все-таки пришлось везти меня домой. И снова потянулись светофоры, пробки…
— Скажи мне что-нибудь, — все настойчивее шептал он.
— Не могу, — не сдавалась я.
— Почему? — Боря удивленно заглянул мне в глаза.
— Боюсь.
— Катя! Да что с тобой?
И я прыгнула, скользнула в эту бездну, сияющую бездну любимых голубых глаз. Бог мой! Какое небо, какие облака, какой парашют?!! Я прижалась к нему и сказала то, что он, как мне казалось, разрешил мне сказать, то, в чем я не позволяла признаться даже себе самой.
— Я люблю тебя!
— Катя! — Боря даже отпрянул. Потом немного опомнился и стал все пристальнее всматриваться в меня.
— Ты уверена? Ты давно это поняла? У тебя так уже было? — сыпались на меня, растаявшую от неповторимой нежности амебу, его бесчисленные вопросы. Наверное, я что-то отвечала на них. Не помню. Помню только его губы, едва ощутимые прикосновения рук, яркие глаза и теплое согревающее дыхание.
— Знаешь, кажется, я тоже тебя люблю, — шептал он, явно собираясь основательно развить эту тему.
— Не надо… Не говори так, — теперь уже я отпрянула от него. Я чуть было не сказала, что знаю, что это неправда, но вовремя спохватилась, и слова угасли на моих зацелованных губах.
И все-таки на следующий день он по всем правилам признался мне в любви, на заднем сидении запотевшего «Фиата», заглушая какую-то модную песенку «Ace of Base». Я больше не отказывалась от его слов. Ведь он не может лгать. Раз он так говорит, значит так и есть.
Тем более, что смысла в этой лжи не было никакого. Я и без того принадлежала ему каждой клеточкой своего тела, своей души. Теперь я получила право любить. И я любила всем сердцем, растворяясь в собственной нежности. Любила всем телом, взбудораженным просыпающейся страстью. Любила останками своего разума, смирившегося с собственным безрассудством. Тот день был для меня началом всего. В тот день Бог заново сотворил для меня землю, воду, леса, озера, солнце, звезды… Он сотворил Бореньку и меня и подарил нам любовь. В тот день я увидела свет и впустила его в свою душу. В тот день я познала смысл бытия. И даже теперь я не верю, что тот день был началом мучительного конца.
