Я сворачиваю за угол. Я пока еще на полпути к дому, а уже чертовски возбудилась. Сворачиваю за следующий угол и снова мысленно переношусь в кинозал. На этот раз я в борделе, готовлюсь отдаться во власть извращенных прихотей негодяя с золотыми зубами и тростью, который держит себя развязно и нагло. Если по одежде можно судить о человеке, то перед вами ходячий клубок противоречий.
На ногах у него – лакированные туфли, модные и дорогие, и в то же время – носки с дырками на пятках. В дешевый перстень вставлен огромный прекрасный бриллиант.
А эти его золотые зубы, которые видны, когда он оскаливается в презрительной улыбке! Его волосы, его кожаное пальто, его туфли – все это черное, как ночь. Все остальное – пестрое и не гармонирует друг с другом. Фиолетовый жилет, кричащий галстук.
Когда он снимает рубашку, белую рубашку – единственное, что есть в нем чистого и незапятнанного, – мы видим худой безволосый торс, чем-то напоминающий мраморную статую. Бледная чистая кожа. Однако стоит ему повернуться спиной, как взгляду предстает длинный шрам под лопаткой. Зазубренный полумесяц зарубцевавшейся кожи, бледный-бледный, как будто в нем ни кровинки. Обескровленный след кровавой раны.
Он смотрит на меня с наигранным аристократическим равнодушием. Я, в свою очередь, смотрю на него и думаю о Маркусе, но этот человек моложе его, грубее и примитивнее. Он куда более опасен и непредсказуем, нежели мягкий и воспитанный профессор. Я смотрю на него и думаю, каким бы я хотела видеть Маркуса. Как он должен обращаться со мной.
С презрением.
Я начинаю снимать нижнее белье. Он смотрит мне прямо в глаза и произносит:
– Чулки не снимай.
Это приказ, а не просьба.
Не сводя с меня глаз, он расстегивает «молнию» на брюках и добавляет:
– Одна девушка пыталась как-то раз меня задушить.
Интересно, что это, неужели предостережение? Или то, что меня ждет? По спине пробегает холодок. Увы, слишком поздно для раздумий – он уже снимает трусы. Белые, такие же, как его рубашка и обнаженный торс.
Я лежу на кровати на животе. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него через плечо.
Думаю о Маркусе и его члене, как тот свисает рядом с ногой, туго обтянутой штаниной коричневых костюмных брюк. Но в следующий миг мне уже не нужно о нем думать. Потому что вот он, здесь, прямо передо мной, длинный тонкий и волшебный, полумесяцем изгибающийся вверх, словно шрам у него на спине или лезвие ножа, нанесшее этот шрам.
Он забирается на кровать, и надо мной высятся его длинные конечности; он похож на паука, надвигающегося на муху. Он толчком раздвигает мне ноги и опускается на меня между ними. Я чувствую, как его разбухший член упирается в расщелину, разделяющую мои ягодицы. Затем Маркус приподнимается, кладет руку мне на шею и сгибает пальцы. Они такие длинные, что почти сомкнулись на ней. Он легонько сжимает их; прикосновение мне приятно. Я жду, когда его рука скользнет вниз и он нажмет на другие кнопочки удовольствия у меня на шее и на спине. Вместо этого он с силой сжимает мне горло и наваливается сверху, вдавливая мою голову в матрас.
Я вскрикиваю, причем скорее от неожиданности, чем от боли. Чувствую, что свободной рукой он раздвигает мои ягодицы, и готовлюсь снова вскрикнуть, на этот раз скорее от боли, чем от неожиданности. Потому что знаю, что произойдет дальше. И уже слишком поздно для раздумий.
Тут прямо мне в ухо ревет автомобильный клаксон. Я слышу скрежет тормозов. Это почти в шести дюймах от моего тела, которое находится не более чем в паре шагов от бордюра, где я на зеленый свет сошла с тротуара на проезжую часть, резко затормозило такси. Я вся дрожу. Меня выдернуло из ступора. Я выброшена из экранной жизни в реальность. И мне не нужно объяснять, в чем разница. Я знаю, что хуже и что способно причинить мне больший вред, – быть оттраханной в зад негодяем или быть оттраханной в зад желтым городским такси.
Я поворачиваю ключ в замочной скважине в двери моей квартиры и, не успев до конца открыть ее, кричу:
– Джек? Джек!
Он выходит в коридор. Нет, я не говорю ему «Я люблю тебя. Скучала по тебе. Как прошел день?» Я говорю «Мне жутко хочется тебя».
И вот я уже прижимаю его спиной к стене, прижимаю прежде, чем он понимает, какая сила налетела на него. Прежде чем он успевает сказать хотя бы слово или перевести дух, впиваюсь в его губы жадным глубоким поцелуем.
Мои руки уже под рубашкой и жадно шарят по его груди. Ногти впиваются в его торс. Пальцы сжимают его соски до тех пор, пока он не начинает стонать от удовольствия. Но я не слышу этого, а чувствую. Чувствую его стон, приглушенный нашим поцелуем. Я – одержимая страстью женщина. Я изнемогаю от желания ощущать в себе его член. Я хочу, чтобы его член властвовал надо мной. Раньше я никогда не испытывала ничего подобного, но могу сказать точно, раньше меня никогда ничто так не заводило. Я опускаю руку и щупаю его пах. В Джеке мне это нравится больше всего. Мне никогда не нужно ждать, когда у него встанет. Не нужно долго приводить его вялый член в состояние боеготовности. Всего одно движение – как он уже готов, он ждет, он желает меня. Он как будто находится на самовзводе и мгновенно отвердевает. Я одним яростным движением сдергиваю с Джека брюки и трусы. Теперь его член в моей руке. Я отрываю губы от его губ, но пока только для того, чтобы заглянуть Джеку в глаза и сказать: «Я хочу твой член. Хочу, чтобы ты поимел меня в рот». И я не прошу у него разрешения. Я не прошу, а говорю. Я не умоляю его. Я его беру.
И выбора у него нет.
Я опускаю Джека вниз, все еще прижимая к стене, и не выпускаю на свободу. Опускаюсь перед ним на колени и крепко берусь за член, как за рычаг. Теперь тот находится под прямым углом относительно тела, как раз на уровне моего рта. Я медленно-медленно беру в рот головку. Смыкаю вокруг нее губы. Затем отпускаю и дразнящими движениями провожу по ней кончиком языка. После этого снова беру в рот, на этот раз глубже, и сразу же отпускаю его, стараясь раздразнить Джека. Я говорю ему то, что он хочет слышать.
– Мне так приятно чувствовать в моем маленьком тугом рту твой твердый, как камень, член. У него восхитительный вкус. Он ведь такой приятный, верно? – говорю я.
Я не жду от Джека ответа. Я прижимаю член к его животу и, удерживая в таком положении, облизываю мошонку, нежно проводя языком по яичкам, сначала так, затем этак. Затем мой язык скользит выше, по стволу члена, словно кисть по холсту, и вскоре я снова добираюсь до головки и лижу ее. Смачиваю слюной и, глядя Джеку прямо в глаза, энергично работаю рукой. Я вижу, что ему приятно, и понимаю, что теперь он в полной моей власти. Я широко открываю рот, как будто собралась проглотить его целиком, а не только его член, и, словно ныряльщик, набираю полные легкие воздуха. Медленно забираю в рот на всю длину, ласкаю языком головку и поглаживаю мошонку. Чувствую, что возбудилась сама и стала мокрая. Я держу его член во рту тех пор, пока он не начинает дрожать от желания, и после этого отодвигаюсь. Теперь нас связывает лишь тоненькая ниточка его смазки, покрывающей кончик головки, как снег вершину горы. Я смотрю на нее и представляю себе, как моя «штучка» раскрывается, словно цветок, а на ее лепестки налипли липкие белые соки.
