– А каких размеров шкаф? В нем не возникает клаустрофобия?
– Он довольно большой. По крайней мере, стенок касаются только мои ноги, – отвечает она. – Страшно другое: как быстро я теряю ощущение окружающего пространства. Кроме того, внутри ужасно жарко, как в турецкой бане, потому что Маркус уже использовал почти весь воздух, и я начинаю потеть сразу, с первой же секунды.
– И что дальше? – нетерпеливо спрашиваю я.
– После этого я чувствую на своей груди его липкую руку. Кстати, это совсем не страшно, – добавляет она. – Наоборот, здорово заводит. Я чувствую прикосновения человека, которого не вижу, хотя он здесь, совсем рядом. Это стоит того, что будет дальше, вся эта дурацкая преамбула, на буквальном соблюдении которой настаивает Маркус, – добавляет она. – Оно того стоит.
В любом случае, как только мы оба в шкафу, – признается Анна, – в темноте, за закрытыми дверями, между нами возникает физический контакт, и дальше уже нет никаких правил. От робости не остается и следа. Он долбится, как ненормальный, как животное. Это совершенно другой человек. Шкаф ходит ходуном, кажется, будто он вот-вот рухнет.
– И какими способами можно трахаться в шкафу? – не могу я удержаться от вопроса.
– Ты удивишься, – отвечает Анна. – За это время мы с ним пять или шесть раз перепробовали все позы из Камасутры. Однажды он трахал меня так, что шкаф все-таки повалился. Рухнул на ту сторону, где дверь. Мы оказались в ловушке. Маркус даже бровью не повел. Это его еще больше завело. Мы трахались несколько часов. Затем он выбил заднюю стенку, потому что она была наверху. Мы выбрались наружу, голые и все в синяках.
После того, как они вылезли из упавшего шкафа, Анне пришлось выполнить последнюю, заключительную обязанность – вымыть Маркуса. С этой целью они переместились в ванную. По ее словам, это старая-престарая ванная, с кафельным полом и клочьями облупившейся от сырости краски. Кроме того, у Маркуса допотопная керамическая ванна, похожая на лодку, с душем, который свисает с длинного металлического шеста.
– Маркус принимает душ и никогда – ванну, – говорит Анна.
– Почему?
– Он сказал мне, что были случаи, когда люди тонули в ванне.
Эту фразу я комментирую так: понимает ли она, что Маркус цитирует Кассаветиса?
Когда они становятся под душ, Анна намыливает его, энергично трет губкой грудь, бедра, проводит ею под мышками и под мошонкой. После того, как она полотенцем вытирает его насухо, Маркус выходит из ванной, так и не сказав ни слова. Оставляет, чтобы она оделась и накрасилась. Когда Анна готова, она выходит из ванной.
– Вот так у нас все происходит, независимо от обстоятельств. Именно так и никак иначе. А ты когда-нибудь трахалась в шкафу? – буднично интересуется Анна.
Вынуждена признаться, что нет, не приходилось. Услышав рассказ подруги, я чувствую себя удручающе обыкновенной.
Мы несколько минут молча сидим под деревом. В моей голове возникает строчка из диалога, которую герой Марлона Брандо произносит в «Последнем танго в Париже», моя любимая фраза из его монолога, обращенного к мертвой жене, лежащей перед ним в гробу: «Короткое материнское прикосновение в ночи».
Если Маркусу она тоже нравится, я не имею ничего против. Потому что многие великие люди страдали эдиповым комплексом.
Перебираю сведения, рассказанные Анной. Затем делаю глоток из стаканчика и удивленно моргаю. Оказывается, кофе давно остыл.
– Неужели я разрушила твои фантазии? – спрашивает Анна. – Извини, я не хотела. Потому что, несмотря ни на что, Маркус такой милый.
– Нет-нет, – я спешу успокоить ее. – Абсолютно нет.
Теперь мне хочется знать еще больше. Отныне мне кажется, что я могу читать Маркуса как книгу, и с каждой страницей узнавать о нем что-то новое. И я хочу, чтобы Маркус научил меня, как стать ненормальной. Но затем понимаю, что этому меня может научить и Анна.
Чем ближе я ее узнаю, тем больше воспринимаю как лучшую подругу, которая понимает меня и все, что происходит в моей голове. Я могу рассказать ей все. Она же может точно определить, что я чувствую и почему. Это как если бы в одном мозгу параллельно существовали два сознания. Иногда она даже может договорить фразу, которую я начала. Нас водой не разольешь. И еще мы идеально дополняем друг друга. Можно сказать, мы созданы друг для друга.
Мы стали так близки, что люди порой принимают нас за сестер. Правда, я сама этого не ощущаю. Мне до Анны далеко. Она – не я. Она красивая. Я умная. Я девушка сообразительная. Она всеобщая любимица. Она вечно меня смешит. У нее нет фильтра между мозгом и ртом, как у большинства людей. Она может посмотреть на любого парня из нашей группы и сказать совершенно неожиданную вещь: «Интересно, у него обрезанный член или нет?» Или: «Мне кажется, что у него член торчит немного влево». Или: «Готова спорить, сперма у него с привкусом лимонного желе».
Но она не считает, что говорит неприличные вещи, уверенная, что в эту секунду необходимо сказать именно эти слова. Она совершенно непосредственна и свободна. Для нее секс столь же естествен, как дыхание.
Я настолько очарована Анной и всем, что ей присуще, что придумываю поводы для того, чтобы Джек забрал меня с занятий и мы могли бы вместе где-нибудь перекусить. Я хочу, чтобы он познакомился с моей лучшей подругой. После этого я начинаю игру.
– Как тебе Анна? – спрашиваю я.
– Симпатичная, – отвечает Джек.
– Как ты считаешь, она красивая? – задаю я новый вопрос.
– Пожалуй, – говорит он.
– Если бы у тебя не было меня, ты стал бы ухаживать за ней? – спрашиваю я.
– Я не из тех парней, что ей нравятся, – признается он.
– Ты не ответил.
– Да, стал бы, – отвечает он.
– Тебе нравятся такие, как она? – следует очередной вопрос.
– Вполне, – говорит Джек.
– Как ты думаешь, у нее красивые сиськи? – спрашиваю я.
– Очень, – признается он.
– А ее попка тебе нравится?
– Почему ты спрашиваешь? – теряется он.
– Ты хотел бы ее трахнуть? – не отстаю я.
– Кэтрин, давай поговорим о чем-нибудь другом, – решительно заявляет Джек, и это не тот ответ, который бы мне хотелось услышать.
Маркус велел нам в качестве домашнего задания посмотреть фильм Луиса Бунюэля «Дневная красавица», главную роль в котором исполняет Катрин Денёв. Я никогда не видела его раньше. Я понятия не имею, чего от этой картины можно ожидать.
Прихожу в кинотеатр нашего кампуса. Я в зале не одна, но, когда гаснет свет и вокруг возникает темнота, мне бы хотелось остаться в одиночестве. Вот так я люблю экспериментальное кино. В кинотеатре, в темноте, на прямой связи «я и экран». Это примерно то же самое, когда молча стоишь перед великим живописным полотном, внушающим благоговейный трепет.
