Виктория Миллиан - Идеальный партнёр

 - Я возьму их все, - сказал Хайнц. - Только можете снять это? - И, немного поморщившись, он показал на обёртки.

 - Конечно, - приветливо сказал огромный лысый турок-продавец. Но у него получалось не очень ловко. Хайнц начал помогать снимать бумажки и поранился. Шип глубоко впился в палец и остался там. Кровь брызнула толчком, но больно не было.

 - Ничего-ничего, - успокоил он турка. Тот быстро вынул твёрдый коричневый шип, нашёл пластырь, и происшествие на этом закончилось.

 - А у тебя нет какого-нибудь другого ведра? Хотя бы чёрного, - уже как к знакомому, на "ты" обратился к продавцу Хайнц.

 - Нет. Они все оранжевые с синими ручками.

 - Дизайнеры! - буркнул Хайнц. - Но делать нечего, беру. - Он заплатил за розы, и турок помог ему загрузиться.

 Когда Хайнц вернулся, в квартире вкусно пахло. Есть хотелось по-настоящему. Он не выдумал. Может быть, если бы они вначале поели, а потом он спросил, всё прошло бы иначе. Но он не дождался и спросил сейчас. Хайнц, правда, уже в этот момент видел, что её лицо изменилось. Оно изменилось раньше. Да, лицо было другим, уже когда он вошёл, таща сосиски, булочки и розы.

 И хоть она ахнула, увидев цветы, но желаемого эффекта не получилось. И она даже не усмехнулась его шутке по поводу оранжевого ведра.

 Может быть, Хайнц ещё что-то бестактное сказал о её жилье. Он не помнил. И он никогда так и не вспомнил, сколько потом ни пытался, даже многие годы спустя, когда её с ним давно уже не было. Он что-то сделал не так, и ему не надо было спрашивать. Но тогда он не понял этого и спросил:

 - Послушайте, Лариса. Я совсем забыл. Я хотел узнать, - он запинался, не зная, как начать. - Ну, в общем, скажите правду: вы не подумали тогда, после интервью, что я... Что мы, немцы, - жестокие люди, нацисты и всё такое, - быстро закончил он.

 Хайнц Эверс ждал, что она его успокоит, но - очень раздельно - она сказала:

 - Подумала? Конечно, подумала. А что, это не так?

 Она совсем потемнела лицом. Взгляд соскользнул в сторону.

 - Вам не нравится мой ответ?

 Она стала говорить как-то очень медленно, с грубым русским акцентом, который обычно не был заметен. Обычно она говорила как будто даже с французским. Хайнц замер с приклеившейся к губам нервной улыбкой.

 - Я думала об этом. Я очень много думала об этом. История, прошлое. Как такое вообще могло случиться? Так много людей одновременно введено в заблуждение. С такой лёгкостью они приняли идею, что им всё можно, что они лучше. И как осуществили!

 Она продолжала говорить, по-прежнему глядя в сторону. Хайнц Эверс, казалось, перестал дышать. Он слышал, как в голове у него текла в сосудах кровь.

 - Послушайте. Я слышала однажды, как одна немка возмущалась после того, как в Англии, реагируя на какую-то нацистскую вылазку у вас, вышли газеты с заголовком из Поля Селана: Der Tod ist ein Meister aus Deutschland.(Смерть немецкий мастер). Ваша немка почти кричала: "Это оскорбление всей нации! Как можно сравнивать то время и наше!"

 Лариса, наконец, подняла на него прищуренные и от этого маленькие глаза, и Хайнц вздрогнул, окунувшись в их зелёное зло. У неё подёргивался рот и дрожал подбородок.

 - А чего вы от нас, собственно, ждёте? Мы должны сказать, что ничего этого не было? Это сделали не немцы? И похлопать по плечу: мол, ничего, пустяки, больше так не делайте? Что пустяки: Освенцим, Дахау, детские концлагеря, где брали кровь, пока дети могли двигаться, а потом, даже не тратя пули, бросали ещё живых в ямы, засыпали известью и закапывали эту шевелящуюся массу. Чего вы от нас ждёте?

 - Я никого не убивал! - так же медленно и раздельно сказал Хайнц.

 - Вы меня спросили о жестокости. Свойственна ли немцам жестокость. Так вот, - она начала закатывать левый рукав блузки, - я вам отвечаю: да! Меня в прошлом году вышвырнули из редакции на второй день. Не дав даже обещанную неделю обвыкнуться. Совершенно равнодушно и хладнокровно, как будто я какая-то лягушка. Даже с собакой или кошкой так бы не поступили. Слишком долго было мне объяснять! Языка недостаточно! - Она уже кричала, тыча ему в лицо исчерченную сеткой белых шрамов чуть ниже локтя руку.

 - Подумаешь, эмигрантка! Что с ней чикаться. Выставить в коридор и сказать, что никуда не годится! Я в депрессии была три месяца! Не понимала - кто я! В психушке! Нацистка! Бетти! Конечно, такая же! Этот взгяд я не забуду никогда. Ничем не лучше тех убийц. Вы только с виду как люди! Только с виду как нормальные люди!

 Она уже не понимала, что говорит и швыряла в истерике всё новые и новые обвинения в помертвевшее лицо Хайнца.

 - Я никого не убивал. Те ответили за своё! - сорвался он в ответ. - Если вам здесь так не нравится, убирайтесь прочь! Вас никто не звал! Что вы вообще здесь делаете? Развалили свою страну и явились сюда! Где ваша страна? Что это за страна? Всё ваше свинство, грязь - это что, случайно? Вы никого не убивали? Ваша история чистая? Или то, что вы друг друга морили и морите, - это лучше? Другого цвета кровь?

 Он ничего не видел, задыхался и весь трясся. Кровь молотом била в висках, голову невыносимо сдавило:

 - Я никого не убивал!

 - Мне больно! Пустите! -  вдруг услышал он. Зрение вернулось.

 Её лицо было искажено, слёзы катились по щекам и носу. Он увидел, что сжимает её руку. Изо всех сил сжимает её руку. Его собственная ладонь затекла. Пальцы были белые, а вмятины на её руке совсем посинели. Она вся была в крови. Это была его кровь, из пораненного пальца, но тогда Хайнц этого не понял. Он только увидел, что её рука вся окровавлена, и, кажется, даже почувствовал запах крови.

 Если бы я схватил её за шею, то задушил бы и не заметил, - с ужасом осознал Хайнц. - Я только что кричал, что никого не убивал. И прямо крича, вот на этом же месте чуть её не убил!

 Он выпустил её, ещё не успев додумать эту мысль, и бросился в ванную. Ему было дурно. Он открыл воду, хотел подставить голову под холодную струю, но стал боком оседать на плиточный пол рядом с раковиной.

 - Господин Эверс, Хайнц! О, Боже мой! - Лариса была уже рядом. Она начала брызгать ему в лицо водой, потом бросила в раковину полотенце и, не отжав, полным воды, начала тереть ему лоб, глаза. - Господи, Боже, помилуй меня грешную, - лепетала Лариса, - Хайнц, миленький, ты умираешь? Не умирай, пожалуйста! Хайнц! - Она стала покрывать поцелуями его лицо. - Мальчик мой родненький, только не умирай, пожалуйста! Прости меня! Прости меня!

 Она беспомощно оглянулась. Ванная комната была такая маленькая, что, падая, он упёрся ногами в дверь. Лариса была даже не в состоянии выйти и позвать на помощь. Только плакала, просила прощения и целовала его.

 Он не умирал. Он всё слышал, только пошевелиться не мог. Потом открыл глаза.