Он не умирал. Он всё слышал, только пошевелиться не мог. Потом открыл глаза.
- Хайнц, тебе лучше? - она погладила его по лицу. Выглядела она ужасно. Себя он не видел, но она выглядела ужасно. Распухший от слёз нос, чёрные потёки косметики, размазанные по всему лицу, прыгающие губы.
- Ты выглядишь ужасно,- слабым голосом сказал он, пытаясь подняться.
- Да. Ты тоже, - радостно закивала она, поддерживая его за шею.- Тебе правда лучше? Не умирай, пожалуйста, - она перестала целовать его лицо, но стала палец за пальцем быстро целовать руку. - Ты простишь меня когда-нибудь? - И добавила, всхлипывая как ребёнок: - Я больше так не буду.
Он попытался улыбнуться и стал подниматься. Лариса помогла, и они тихонько добрели до постели. Он лёг, ёжась от мокрой, холодной рубашки.
- Сейчас-сейчас, - сказала Лариса, быстро расстёгивая её. Потом теми же ловкими движениями, что и рубашку, она стянула залитые водою светлые брюки. Слабой рукой он пытался сохранить полосатые плавки, но она не обратила внимания на жест, и они тоже полетели на пол.
- Сейчас-сейчас. Я согрею тебя.
Она тоже быстро разделась, легла на него сверху и накрыла себя и его голубым одеялом. Хайнц чувствовал себя пустым и легким. Её тёплая тяжесть была необыкновенно приятна и уместна. Казалось, что только она и прижимала его к земле, а иначе он просто улетел бы к потолку с голой лампочкой на сиротских проводах.
- Тебе надо поменять лампу, - тихо и медленно сказал он.
- Я поменяю, - с готовностью согласилась она, - я думала, что ты умираешь. У меня папа так умер. Мы завтракали втроем с мамой. Он начал вдруг крениться на бок и сполз на пол. А на следующий день умер. Так и не очнулся. Ничего мне не сказал, - она начала опять дрожать, и Хайнц почувствовал тёплые слёзы у себя на шее.
- Не плачь, Малыш, не плачь. Я не умираю. У меня нет сил тебя успокаивать. Не плачь. Там, кажется, вода не закрыта.
В ванной по-прежнему с шумом хлестала из крана вода.
- Да. Я сейчас.
Она вышла, голая и тоненькая. Умылась и закрыла воду. Вернувшись, легла уже рядом, но всё так же тесно прижимаясь и грея его своим маленьким телом. Она была такая маленькая, намного меньше, чем казалась в одежде. Хайнц вспомнил, как когда-то, живя ещё у родителей, он намочил пушистого котёнка и как тот вдруг оказался совсем крошечным. Весь его объём был пухом. Хайнц улыбнулся от этого воспоминания.
- Тебе лучше? - спросила Лариса и провела пальцами по его губам. Он молча кивнул, и она поцеловала сначала один угол его рта, а потом другой.
Он обнял её и прижал ещё теснее к себе. Тоненькая, она не была худой. Она была мягкая и нежная на ощупь. Ты не худышка, - подумал Хайнц, - даже ключицы не выпирают. Закрыв глаза, он провёл рукой по шелковой спине. Талия какая-то неправдоподобная. - Ты ненастоящая, моя рыжая девочка, мой Perfect Partner, таких не бывает, - думал Хайнц, уплывая и сливаясь со своими ощущениями. И какая большая для такого хрупкого тела грудь.
У него и раньше были женщины с крупной грудью. Это нравилось ему. Но они были совсем других пропорций: сами тоже крупные и рыхлые, даже молодые. Он опять почувствовал её пальцы на своих губах. Открыл сияющие глаза и попытался поймать пальцы зубами.
- У тебя глаза такие синие! - сказала она.
- Это просто рефлекс от одеяла.
- Профессионал. Ты уже отошёл? Хочешь есть? Я просто умираю. - Хайнц почувствовал, как у неё заурчало в животе.
- Очень убедительно.
Не одеваясь, они сели за стол и поели остывшую жареную картошку, сосиски, выпили красного вина и опять легли в ждавшую их размётанную постель.
- Как тебя называли родители?
- Лора. Лорочка.
- Второе - слишком длинно, я не выговорю, а Лора - мне очень нравится. Лора. Так что, они тебя так просто взяли и выгнали на второй день? - спросил без всякого перехода Хайнц, обнимая её.
- Да. У меня медленно шло. Клавиатура немецкая. ShortCuts отличаются. QuarkXPress тоже на немецком. Он практически тот же, но надо пару дней, привыкнуть. Если что не так, сообщение выпрыгивает на немецком. Я спрашивала у парня напротив. Его мои вопросы как раз не беспокоили. Но эта ... Бетти! - слово "сучка" Лариса, помедлив, пропустила.
- Ты можешь называть её как хочешь. Я не испытываю национальной солидарности с негодяями.
- Понимаешь, она мне задачу неправильно поставила. Ну подумай, как вынести на цветной фон в QuarkXPress’е вырезанные в Photoshop’е картинки с тенями? Ведь это же уродство! Попробуй подбери цвет, чтобы они не смотрелись латками. Можно, конечно, но зачем? На белом всё и проще, и современнее. Почему они боятся белого, пустого места не оставляют? Сдавливают всё одно к одному. Я понимаю, что место дорого, для реклам берегут. Но их же в мешанине не видно. Нужна focal point! Куда там, ничего!
- Это был еженедельник? Так что ты удивляешься, они там лепят, лишь бы скорее.
- Да, конечно. Но всё-таки учились, дипломированные. Хотя бы чувство надо иметь.
- Чувству не учат.
- Правда.
- А потом?
- Потом она меня послала к хозяйке статьи. Причём с таким замечанием: "По-английски она не говорит. Но объясниться вам придётся". Но та говорила по-французски. И статья-то была содрана из старого французского журнала. Я объяснилась без проблем. И оказалось, что она согласна со мной. Страницу надо было переделывать, а была уже половина пятого. Я сказала это Бетти, она так посмотрела на меня... - Лариса замолчала.
- И потом? - не дал ей уйти в себя Хайнц.
Встала и пошла в отдел кадров. Через минуту меня туда позвали...
- И выставили, - договорил он и добавил шепотом: - Не плачь, Малыш. Тебя больше никто не посмеет обидеть. Меня зовут Хайнц Эверс. Я об этом позабочусь лично.
Они уснули перед рассветом. А на рассвете их разбудили чайки. Благословенные. По-базарному крикливые и неуёмные чайки. Невыносимые.
В которых жильцы бросали из окон бутылки и даже цветочные горшки,
и те валялись на соседней крыше.
Чайки. Благословенные.
Они их разбудили, а иначе до счастья могло оставаться ещё несколько часов сна.
И так столько лет они спали, не зная друг друга. Не познав друг друга.
Чайки разбудили их. И Хайнц узнал женщину.
Скольких женщин он имел? Не так уж много.
Бабником он не был. Хотя не был и скромником.
Но женщину он узнал только сегодня.
Только сегодня он узнал,
как игры Любви отличаются от просто игр.
Можно прожить всю жизнь и не узнать.
Нет, пройти мимо невозможно.
Можно было просто никогда не пройти.
Не пройти мимо, не встретить.
Он проснулся уже полным сил.
Он хотел её ещё во сне.
Он открыл глаза и погрузил их в её зелёный огонь.
Они ни о чём не говорили.
Их рты были заняты более важной задачей,
которая была им назначена от века
и которую они выполняли задолго до того,
как люди вообще научились говорить.
У ртов была совсем другая забота.
Нужно было изучить так много!
Столько нежных ложбинок и холмов поцеловать!
Два упругих маленьких вулкана с выпуклыми, крепкими сосками.
Лес её медовых волос, нежно завивающихся
и слегка вспотевших во сне на затылке.
Ах, его рту было столько заботы!
Но и её не остался без дел.
Он прикусывал его плечи.
Одними губами нашёл в густой чаще на груди его маленькие розовые соски.
Играл с ними, то дразня языком, то присасываясь
и вызывая длинную искру от диафрагмы до самого паха.
Он спустился и туда. И попробовал всё
в своём неуёмном первобытном любопытстве.
Ах, её рту было столько заботы!
Они перестали быть русской и немцем.
Они были первыми людьми на маленькой планете,
увитой древним плющом и несущейся между прошлым и будущим
по сияющей нити начавшегося сентября.
В миллионнолетнем лесу с его влажным дыханием,
призывно шелестящим дождём и томными,
уносящими в бесконечность запахами.
Его запах. Она вдыхала и вдыхала его.
Её запах. Он вдыхал и вдыхал его.
И весь трепетал её трепетом.
Его язык всё умел. Он всё знал,
хоть хозяин даже не подозревал об этом.
Он умел это уже миллионы лет
и сейчас только отдал своё знание.
И она приняла его, извиваясь и крича.
И никогда ещё Хайнц не видел
такой смертной муки на лице женщины.
Как будто она рожала их Любовь. И родила.
И он узнал вкус её удовольствия.
