— Что мне с ней делать?
— Не знаю, — пожала плечами, — прицепи на телефон.
— Катя, — рассмеялся он, — дикость какая.
— Вообще дикость, Крапивин. Но нельзя отказываться от такого знака внимания, ты же понимаешь.
— Нельзя.
— Я же с душой выбирала.
— Даже не сомневаюсь.
— Ее везде с собой надо носить, тогда она принесет удачу.
— Можно я буду этот подарочек из кармана в карман перекладывать?
— Нет, прицепи на телефон. Тогда точно всегда с тобой будет.
— Кроличью лапку. На «Верту».
Катя снова улыбнулась, но в этой улыбке не было привычной иронии, а мелькнула легкая задумчивость.
— Давай я сама. — Взяла со стола телефон, собираясь прицепить на него брелок. — И не смей снимать, а то у нас снова война начнется. И не смотри на меня так, я все равно не буду с тобой разговаривать.
— А что ты сейчас делаешь?
— Ужинаю с тобой. А за ужином принято болтать о всякой доброй ерунде.
— Нет, Катюша, если сегодня мы поговорим с тобой о всякой доброй ерунде, то завтра на каком-нибудь другом ужине ты вместо жареного осьминога съешь меня.
— Кстати, мне что-то не очень этот осьминог.
— Я настаиваю. — Он настаивал таким мягким взглядом, что у Кати под ложечкой засосало, как от голода.
— Она приезжала к тебе? — наконец решилась спросить прямо обо всем, что ее волновало.
— Кто она? Вокруг меня масса женщин, с которыми я так или иначе контактирую или сотрудничаю. Они приезжают и уезжают, приходят и уходят.
— Агата.
— Мы виделись по работе.
— И только? — переспросила Катя с недоверием.
— Ты с ней спал?
— С ней — нет. А почему тебя так волнуют мои связи? Мы же с тобой просто переспали, у нас было и было. Ты же так мне сказала тем утром. Или я что-то путаю?
— Ох, не провоцируй меня, Дима, — устало откликнулась она и отложила вилку.
— Я не провоцирую, а уточняю.
Крапивину удалось задеть ее за живое, и Катя немного разозлилась:
— А что я должна была тебе сказать? Дима, брось ее?
— Когда не знаешь, что сказать, лучше молчать. Тем более я в подобных подсказках не нуждаюсь.
— А что ты сказал Агате?
— Сказал, чтобы она возвращалась обратно, у нее в России много дел.
— И как она это восприняла?
— Спокойно.
— И все? Даже не попыталась тебя придушить или отравить со злости?
Дима рассмеялся:
— Не попыталась.
— По-видимому, она просто надеется, что ты вернешься, что сейчас у тебя просто временное помутнение рассудка. Небольшое помешательство.
Крапивина позабавили ее слова. Катя даже не представляла, как она права про помутнение рассудка и помешательство.
— Она подстилка, Дима. Дешевка. Она все будет терпеть, лишь бы не потерять твое покровительство.
— Катрин, ты очень нежная и красивая, тебе не идет такая грубость.
— Тебя задевает, что я так ее назвала? — пропустила мимо ушей его комплимент.
— Я тебя сюда пригласил не для того, чтобы свою бывшую обсуждать. Мы давно расстались. Еще до того, как я уехал из России.
— Правда?
— Чистая.
— Я не знала.
— Тебя так расстроило, что Агата виделась со мной? Если так скучала, почему не сказала? Я бы купил билеты, встретил тебя… прилетела бы ко мне в гости… Но ты два месяца убеждала меня, что я тебе не так уж и нужен.
— Я по тебе всегда скучаю, Крапивин. Даже когда готова обматерить по телефону. Я не хочу это есть, закажи мне что-нибудь другое. Вкусное. Ты здесь часто бываешь и все знаешь.
— Что ты хочешь?
— Тебя, Дима. Жареного на гриле. С хрустящей корочкой. В каком-нибудь медово-апельсиновом соусе.
— Хорошо, гриль так гриль, — коротко согласился он и открыл меню. Пробегая глазами по странице чему-то вдруг улыбнулся, будто там между строк было что-то для него написано.
Ему всегда нравилась импульсивность Кати, ее искренность в проявлении чувств. Именно к этому тянулся, наверное, оттого что сам не всегда мог себе позволить такую эмоциональную открытость. Приходилось принимать решения, в которых эмоции неуместны. Порой эти решения и вовсе противоречили внутренним ощущениям. А Катька, да, сейчас готова выматерить, через пять минут снова будет обожать. Такую он ее понимал лучше, чем когда она надевала маску хладнокровия. Раздражало, потому что знал: это все напускное, и внутри у нее бурлит. Бесило, если начинала говорить не то, что на самом деле думала, при этом искренне веря, что он на это купился.
Вот как сейчас… В глазах ее появился холодок, движения рук стали какие-то слишком расчетливые, спина закаменела, а улыбка перестала светиться теплом, стала тщательной, выверенной.
Катю поразил его ответ. Все оказалось так просто, что не верилось. Так не бывает.
Дима расстался с Агатой.
Дима предлагает ей отношения.
— Продолжай, Катрин, а то я не чувствую себя в безопасности, все еще рискуя быть съеденным вместо этого негодного осьминога.
— Не уверена, что хочу продолжать.
— Крошка, кто не рискует, тот не пьет шампанского.
— Митенька, с тобой сопьешься так рисковать. Я тебе говорила, что мне не нравится эта игра. Я же тебе сразу сказала: не надо делать что-то из вежливости.
— Я не из вежливости.
— По-моему, я освободила тебя от всяких обязательств.
— Это да. Вот только ты почему-то забыла спросить моего мнения на этот счет: хочу ли я освобождаться.
— Знаешь, сужу по прошлому опыту. Хочешь откровенно?
— Весь вечер только и жду этих откровений.
— Когда мы в первый раз поцеловались, ты сказал, что тебе в голову вино ударило.
— Так если оно и правда ударило.
— Думаешь, я теперь буду дожидаться, что ты мне после первого секса начнешь рассказывать, как на тебя что-то там снова нашло? Вот я и освободила тебя от такой ответственности.
— Я не просил. Ты поторопилась. Я прекрасно знал, что делаю и почему.
— А если мы станем встречаться, ты мне тоже будешь изменять? Как Агате изменил со мной. Встречаться будешь со мной, а уедешь в Копенгаген и найдется там какая-нибудь…
— Я иногда не понимаю твоих шуток, — на удивление серьезно сказал Дима. Кажется, искренне. — Ты же не можешь серьезно так думать? Нет, моя Катя не может так думать. Это же бред.
«А я не понимаю тебя», — сказала про себя Шаурина.
Для него это бред, конечно. Но если задуматься, то только это в голову и приходит.
— Ты тогда сам полез ко мне. Сам оттолкнул. Сам зачем-то начал встречаться с Адочкой. Зная о моих чувствах, зная о своих. Зачем? Нет, ну если тогда тебе было все равно…
— Не было! — резко сказал он, словно пытаясь оборвать поток обвинений.
