Впрочем, предложи ей кто все богатства мира и жениха-красавца в придачу, она, не колеблясь, выбрала бы свою Сашку. Вот только думать про неё было страшно. Особенно после вчерашней ночи, когда она вдруг стала задыхаться. И как она сейчас там, одна? В реанимацию Полину не пустили. До утра она проторчала под дверью, изнемогая от страха. Утром разрешили посмотреть на ребёнка через стекло, успокоили, что кризис миновал и прогнали домой. «Позже приходи», — сказали.
Повезло, что из «ЭлТелекома» позвонили именно сейчас, а не когда она в больнице. Там Полина телефон отключала.
Оторвав взгляд от сладкой парочки на экране монитора, Полина критично оглядела себя. На голове — что попало, ногти — убожество, лицо бледное, даже землистое, под глазами тёмные круги — в общем, без слёз не взглянешь. Нет, в таком виде идти на завтрашнее собеседование никак нельзя!
Она выгребла все деньги из кошелька, пересчитала. Половину сразу отложила — это на антикоагулянты [6] для Сашки. Остальное, увы, придётся спустить. Сразу после больницы, после разговора с врачом — бегом в салон! Маникюр, причёска — это обязательно. И, может быть, автозагар? А то ведь никакой консилер, никакие румяна не помогут. А выглядеть надо ярко, красиво, соблазнительно, иначе как ещё произвести впечатление на этого эмира?
***
— Сейчас она стабильна, — Яков Соломонович, заведующий отделением детской кардиохирургии, старался не смотреть на Полину. Это раздражало. А ещё больше раздражало, что он упорно называл Сашку «она», ну или на худой конец — ребёнок. Чувствовалась в этом какая-то намеренная отстранённость, нежелание впускать чужое горе в свою душу. И можно его понять, конечно, можно — с такой-то работой на всех души не хватит. Но когда это касается твоего родного человечка, маленькой девочки, видеть такое отношение невыносимо. Так и хочется одёрнуть этого старика, заставить смотреть в глаза, называть Сашу по имени. И достучаться наконец до его очерствевшего сердца. Но ведь понятно — так она сделает только хуже. Сейчас её хотя бы ненадолго пускают в палату интенсивной терапии. А взбрыкнёшь, скажут — истеричка. Ребёнку это во вред.
— Однако положение критическое, — безжалостно продолжал Яков Соломонович. — Ребёнок растёт, и риск кислородного голодания мозга очень высок. И такие вот приступы будут случаться всё чаще… Не хочу вас пугать, но последствия могут быть очень тяжёлыми. Поэтому ещё раз повторяю — нельзя тянуть с операцией. Чем раньше ребёнка прооперируют, тем легче будет проходить восстановительный период и тем больше шансов у неё на нормальную жизнь впоследствии. И потом, она же мучается…
Полина, как ни крепилась, как ни уговаривала себя держаться, коротко всхлипнула. Представила Сашку, такую крохотную, на непомерно высокой кровати, с кучей трубок, проводов, датчиков: пульс, давление, сатурация [7]… Тонюсенькие ручки все исколоты. Катетер в подключичной вене. Личико совсем белое, веки подрагивают, тонкие, почти прозрачные. Из носика-пуговки тянется зонд — иначе не ест.
Полина стиснула челюсти, но слёзы полились сами собой. Старик бросил на неё быстрый взгляд и вообще к окну отвернулся.
— С нашей стороны мы, конечно, делаем всё необходимое. Проводим поддерживающую терапию, но это не может продолжаться долго. В общем, необходима операция и срочно. Вам ещё повезло — операцию Росса [8] теперь делают и у нас. Причём успешно. Тогда как ещё недавно с таким пороком оперировали только за рубежом, в Германии, в США, в Израиле. А это, знаете ли, в разы дороже.
— Я всё понимаю, — глухо промолвила Полина. — Но у меня нет таких денег и взять просто негде. Квоты сократили…
— Ну есть же ещё благотворительные фонды, в конце концов. Сейчас это дело хорошо поставлено. Обратитесь туда!
— Обращалась. Мне отказали. Саше уже делали операцию год назад на собранные средства. Там можно, — Полина сглотнула вставший в горле ком, — обращаться за помощью не чаще… одного раза в два-три года… И потом это долго…
Яков Соломонович покивал, тяжело вздохнул и наконец посмотрел ей в глаза. И этот взгляд показался красноречивее любых слов. Будто крест поставил.
Ну уж нет! Полина вздёрнула подбородок, взглянула строго:
— Сколько у меня есть времени? И какую точную сумму нужно собрать?
— Чем раньше, тем лучше, — заюлил Яков Соломонович. — А операция вместе с восстановительным лечением обойдётся примерно в восемьсот-восемьсот пятьдесят тысяч рублей.
В-общем, без малого лимон вынь и положь. И поскорее.
После разговора с заведующим стало совсем муторно, но идти с кислой миной к Сашке нельзя. Её надо всячески радовать и приободрять. Полина вдохнула глубоко, выдохнула, ещё раз и ещё — тяжёлый ком никуда не делся. Ну, ничего, как-нибудь она вытерпит несколько драгоценных минут — дольше сидеть с Сашкой почему-то не разрешали, изверги.
Нацепив счастливую улыбку, она шагнула в палату, одной рукой шаря в безразмерной сумке в поисках плюшевого зайца.
— Сашуль, привет, — прошептала Полина. Воровато оглянувшись, достала игрушку. — Вот, Крош пришёл с тобой поздороваться. Скучает по тебе.
Мягкие игрушки приносить в палату интенсивной терапии запрещали. А у Сашки этот дурацкий заяц — как назло, любимчик. Вот они и договорились, что Крош будет тайком её навещать, чтобы тётки-врачи его не забрали.
***
После больницы настроение всегда было одинаковое: или напиться, или удавиться. И ведь ни то, ни другое нельзя. Но сегодня хотя бы имелась цель — сходить в салон, привести себя в божеский вид, потом заехать в торговый центр, уповая, что в каком-нибудь из бутиков будет распродажа. Ибо за последнее время Полина похудела так, что всё болталось на ней, как на вешалке. Можно, конечно, что-то там попытаться ушить — от сестры остался «Зингер». Только когда? Да и уверенности нет, что получится. Швея из неё ещё та.
Полина всегда ходила в один и тот же салон, когда ходила. То есть три года назад. Всех мастеров знала поимённо, а они в свою очередь с неё, как с постоянного клиента, буквально пылинки сдували. И хотя она понимала умом, что их радушие всего лишь одна из обязанностей, расслаблялась там душой и телом. Но тут выяснилось, что половина из прежних девушек ушли кто куда, а оставшиеся её бессовестно не помнили. И этот момент словно ещё раз подчеркнул — та, другая жизнь, беззаботная и лёгкая, и та, другая Полина, весёлая и счастливая, канули в лету. Собственно, она и так это чётко осознавала, но хотелось на часок-другой забыться, уйти от проблем и как будто снова вернуться в прошлое. Не вышло. Впрочем, забыться всё равно не получилось бы. Потому что в голове беспрерывно стучало: где взять деньги?
Квартиру родителей продать? Но получится ли быстро? Это ж такая тягомотина. Плюс кризис. Кто-нибудь вообще сейчас квартиры покупает? Может, взять тогда кредит в банке под недвижимость? Хотя вряд ли дадут. Залог залогом, но их же ещё и ежемесячные доходы сильно интересуют. Или не сильно? Всё-таки квартира стоит в пять раз дороже… И если завтрашнее собеседование пройдёт успешно, то она сможет гасить кредит из зарплаты. И уж как-нибудь выкрутится.
«О-о, хотя бы меня взяли!», — молилась она каким ни на есть богам.
Мысли роились, путались, метались, она даже не заметила, когда ей сделали маникюр, когда оформили брови. Безучастно сидела в кресле, как неживая, устремив рассеянный взор в экран огромной плазмы на стене.
Затем её внимание совершенно безотчётно за что-то зацепилось. Она даже не сразу сообразила, за что именно. Просто внутри вдруг трепыхнулось странное чувство и засвербело. Полина стряхнула оцепенение, словно очнулась ото сна, и увидела на экране знакомую, хоть и подзабытую уже физиономию.
Ну конечно, это ж Даниил Назаренко. Первая любовь, между прочим. Такой же лощённый, сытый, самодовольный, только слегка раздался вширь. И стрижётся теперь коротко-коротко, чтобы наметившиеся залысины не бросались в глаза.
