– Упрямый к тому же, – пьёт она чай. Глаза у неё прикрыты, веки чуть подрагивают. Птичьи сизые веки – большие и морщинистые, тонкие, как пергамент. – Где он тебя нашёл?
– В подъезде, – говорю правду. – Мы столкнулись в подъезде.
Веки приподнимаются. Старуха наблюдает за мной. Долго молчит. Мы пьём чай. Я даже втягиваюсь в процесс: горлу от горячего легче. Я только сейчас замечаю, что у меня побаливает горло.
– Ты чем-то напоминаешь мою погибшую внучку, – скрипит Тильда много времени спустя, когда чай почти выпит. – Рост, волосы… Он думает, наверное, что одного человека можно заменить другим. Нельзя. Но ему очень хочется, чтобы я продолжала жить. Ирония, не правда ли? Молоденькая девочка кормит червей, а я продолжаю коптить воздух. Был бы Бог справедлив, забирал бы старость вместо юности. Тем более, что старость с радостью согласилась на обмен. Но, видимо, как и в этом мире, так и в загробном, в нас не нуждаются. Молодость ценнее.
Она умолкает. Снова прикрывает глаза. Я вижу, как дёргаются её веки и морщинистая шея. Тильда не плачет. Это какой-то другой сорт страданий, но невероятно больно от её слов.
В порыве, я беру её за руку. Сжимаю сухую ладонь.
– Меня вырастила бабушка, – слова вылетают из меня быстро, искренне. Я даже не думаю о том, что открываюсь незнакомому человеку. Иногда важнее всё же чувствовать, поддаваться порывам, чтобы однажды не превратиться в бездушный механизм. – Знаете, о чём я думала, когда её не стало? Что Бог несправедлив. Он мог бы забрать у меня немного жизни, чтобы она ещё немного побыла со мной. Похоже, правда?
Тильда открывает глаза – немного. Веки всё так же тяжелы и почти прячут взгляд, но он, направленный на меня, всё же есть – пристальный и долгий. Затем я слышу вздох.
– Как бы там ни было, но он прав. Нельзя прятаться от правды и жизни. А если можно, то недолго. Конечно же, ты не Дана. Но ему удалось. Ему как-то удалось найти именно тебя – девочку, что просила у Бога невозможное.
– Ника. Меня зовут Ника, – зачем-то говорю я.
– Я помню. И понимаю, – чуть касается её губ слабая улыбка. Она хочет сказать что-то ещё, но дверь снова открывается. На пороге – Дан. Смотрит на меня зло и хмуро.
– Вот ты где, – цедит он жёстко. – Весь дом на уши подняла. Быстро к себе в комнату!
Глава 12
Я вижу, как гневно сверкает глазами Тильда. Она больше не прячется за тонкими веками. И её желание дать отпор Дану греет душу. Прикасаюсь ладонью к её руке.
– Не надо, – прошу тихо. – Я пойду. А позже мы ещё увидимся.
Я поднимаюсь со стула и молча иду на выход. Огибаю Дана, что стоит изваянием у меня на пути. Не позволяю касаться себя, хотя – уверена – у него руки чешутся дать мне подзатыльник или сделать чего похуже.
Я и не думала, что будет легко. Но отсутствие охраны у двери всё же дало призрачную надежду, что я не пленница Его Нейманства. Я ошиблась.
Дан идёт за мной, дышит в затылок. Подавляет. Но я не позволяю себе трусить явно. В душу ему не залезть. А тело ведёт себя спокойно. Прямая спина, раскованные движения. Главное – правильно дышать, а дальше оно само получается: выглядеть королевой, даже если в душе ты раб.
– Из комнаты – ни ногой! – приказывает безопасник. – Пока тебе не разрешат выходить.
Чьё разрешение нужно? Неймана? Видимо, он кому-то оставил инструкции на счёт меня. Только мне об этом забыли сказать. Спорить я не собираюсь.
– Пошёл вон, – произнесла от души и со смаком. Понимала: я наживаю себе врага, но ради мгновения триумфа позволила эмоциям одержать верх.
Плохой из меня киллер. Никудышный. Ни выдержки, ни хладнокровия. Спичка. Слабая девчонка. Но Дан и так меня терпеть не может, поэтому ещё один повод для лютой ненависти ничего не меняет.
Он сжимает челюсти, сверкает глазами. Болотная муть готова затянуть меня в трясину. Да что там: не одёрни его Нейман ночью, он бы сейчас не постеснялся сделать мне больно. Руку бы выкрутил или пощёчину отвесил.
Такие, как Дан, жестоки по натуре. Я вижу звериную лють в его взгляде. Ещё немного – и он перешагнёт черту. Но Дан с собой справляется. На тонких губах рождается нехорошая ухмылка.
«Ещё не время», – читаю я в его лице угрозу, а затем он молча уходит, закрывает за собой дверь. Тихо и почти тактично. Не придерёшься. Если здесь натыканы камеры, его не в чем упрекнуть. Безупречный, блин.
Я обхватываю себя руками. Меня знобит. Падаю поверх покрывала как есть – одетая, кутаюсь в него и закрываю глаза. Плевать. Мне нужно отключиться и не думать. Но что-то тревожит, не даёт покоя.
С трудом разлепляю тяжёлые веки, окидываю взглядом комнату. Сердце пропускает удар. Дверца шкафа приоткрыта. А я точно знаю, что здесь был полный порядок, когда я уходила.
Меня подбрасывает, как на батуте. В шкафу нет ничего, кроме моего рюкзака с вещами. Он так и стоит, как я его поставила. Но я знаю: кто-то открывал шкаф, а значит рылся в моих вещах.
Есть только одно, что может привлечь внимание. Я засовываю руку, зная, что не найду. Мой ноутбук исчез. Добрались и сюда. Я уверена: это Дан. Подозрительный мудак.
Внутри меня пустота. Там нет ничего важного. А то, что было, хранится в другом месте. Самая большая ценность – бабушкины фотографии. Я бы не хотела, чтобы они пропали. Да что там: я не желаю, чтобы кто-то бездушный копался, пытаясь вывернуть меня наизнанку. Но поздно.
У меня нет сил даже подняться. Я так и сижу на полу возле шкафа, прижав колени к груди. Впадаю в прострацию, хотя ничего страшного не случилось. Просто… это как грязными руками в свежую рану залезть. Так и до сепсиса недалеко.
– Ника? – я вздрагиваю от этого голоса, но не оборачиваюсь. Я и так знаю, кто стоит на пороге моей комнаты. Не моей, точнее. Здесь всё его. Может, поэтому он входит сюда без стука. Хозяин. А я… прислуга. Со мной можно не церемониться.
Всё остальное походит на бред. Я слышу его шаги – уверенные и чёткие. Затем он без слов подхватывает меня на руки – легко, как куклу.
Я даже воспротивиться не успеваю – через миг лежу на кровати, а Нейман укрывает меня одеялом, кладёт ладонь на лоб. Я вижу, как он хмурится. Лицо его близко. Так близко, что я закрываю глаза.
Мне кажется, что сейчас он начнёт меня ругать, но ничего не происходит. Он уходит. Я кутаюсь в одеяло и впадаю в дрёму. А потом начинается чехарда.
Появляется доктор в белом халате. Руки у него сухие, тёплые. На носу – очки в золотой оправе. Он похож на Деда Мороза почему-то. Может, потому что у него щёки – красными яблочками.
– Что это вы, барышня, болеть вздумали? – спрашивает он добрым голосом, но не улыбается. – Открывайте рот и говорите: «А-а-а». Вот так. Молодец.
Его голос успокаивает и убаюкивает. Я хочу спать. Слабая, как тряпка. Затем он заставляет меня задрать одежду и слушает. Дышите, не дышите. Как в детстве.
Сзади мрачной глыбой стоит Нейман. Я не хочу, чтобы он меня видел, но возмущаться не смею. Я здесь бесправная кукла. А он… зачем эта забота? Не понимаю. Зачем он возится со мной?
– Нет ничего страшного – обычная простуда, – это он Нейману говорит. – Но я бы посоветовал взять анализы. У барышни слабость. Вероятно, анемия. Обследование не помешает. Лекарства я выпишу. Постельный режим желателен пару дней.
Они уходят, но в покое меня не оставляют. Через несколько минут появляется Мария с подносом. Лекарства и обед.
– Надо выпить и съесть, – поднимает она подушку, помогает мне принять вертикальное положение и ставит передо мной раскладной столик в постель. – Наделала ты переполоху, всех на уши поставила, – ворчит она, переходя на «ты».
Мне всё равно. Молча пью лекарства, ковыряюсь в еде. Аппетита нет.
– Надо есть, – настаивает она и, судя по всему, готова кормить меня с ложечки. – Стефан Евгеньевич будет сердиться.
– Пусть сердится, – голос у меня сел. Я закрываю глаза и больше не слушаю её возмущений.
Наконец-то Мария уходит, а я сползаю и проваливаюсь в сон. Кажется, во мне не осталось сил. Апатия, лень, безразличие.
