их стереть. Тональный крем расплылся по всему лицу. Некогда алая губная помада побагровела и расползлась по щекам с обеих сторон, придав им неестественный румянец. Ей захотелось рыдать, и она заплакала.
— Эй, ты чего? Не такая уж ты и страшная… — попытался пошутить парень, — …для человека, который вчера набухался до беспамятства.
Девушка еще больше разревелась. Он обнял ее, не сильно прижимая к себе. Отец так орал в телефон, что каждое слово разносилось по прихожей отчетливо. Через несколько минут Татьяна успокоилась. Он показал, где ванная, и оставил ее там на добрых полчаса, чтобы она могла привести себя в порядок.
Холодная чистая вода благоприятно сказалась на лице и самочувствии в целом. Пухлость спадала, как и краснота. Сняв испорченный макияж, девушка ощутила, как задышала кожа. После горячего душа все ее тело расслабилось, ломота пропала, голова стала соображать быстрее. Бармен гостеприимно предложил надеть его футболку и шорты, которые были настолько широки, что просто спадали с худенькой талии. Зато футболка по длине сошла за платье, и она решила обойтись только ей. В объятиях просторного хлопка Татьяна почувствовала себя гораздо комфортнее, чем в облегающем ситце и синтетических колготках. Мыться пришлось гелем-шампунем два-в-одном, сильно отдающим мужским одеколоном, но она надеялась, запах быстро развеется. После всех этих, казалось бы, стандартных утренних процедур ее самочувствие и вместе с ним настроение улучшились. Из ванной она вышла снова изящной, красивой и спокойной.
Парень хозяйничал на кухне. Пахло молочной кашей и кофе. Когда девушка показалась в проеме двери, он снимал с плиты маленькую кастрюльку, покрытую желтой эмалью с цветочками. Такой набор кастрюль был и у них с папой, и, наверное, в каждой семье. Там еще продолжала бурлить густая рисовая масса. Он бросил туда кусочек сливочного масла, а затем порезанное кубиками яблоко и перемешал. Татьянин желудок заурчал во весь голос. Хозяин обернулся.
— Уже готово, — улыбчиво сказал он и поставил на стол две тарелки, наполненные кашей. — Кофе пьешь?
Девушка кивнула, усаживаясь за стол перед одной из тарелок. Она, как голодный хищник, облизнула губы, предвкушая вкусную трапезу, хоть и не знала, какой должна оказаться рисовая каша на вкус. На протяжении всей жизни она ела на завтрак геркулес на молоке, который отец готовил отменно. Татьяна обожала геркулес и не представляла свое утро без него. А здесь было что-то другое, неизведанное, но пахло вкусно. Она почувствовала себя юным исследователем и с любопытством набрала ложкой небольшую горку. Вкус поразил ее. Она и раньше ела отдельно рис, отдельно яблоки и отдельно пробовала молоко, но никогда вместе. Каша оказалась сладкой и нежной с легкой фруктовой кислинкой. Это было необычно для ее привыкших к овсяным хлопьям вкусовых рецепторов. Первые две ложки она посмаковала, как гурман.
Вскоре перед ней возникла и чашка с черным-черным кофе.
— А что молока или сливок нет? — с претензией спросила девушка, словно находилась на завтраке в отеле по типу «шведский стол».
Парень хмыкнул и достал из холодильника бутылку молока.
— А подогреть? — Татьяна искренне не замечала своей невежливости.
Он поджал губы, но подогрел молоко в маленькой чашечке в микроволновке.
— Спасибо, — довольно сказала она, вливая молоко в кофе.
Хозяин улыбнулся, глядя на ее счастливое лицо. Татьяна делала это не специально. Просто не знала, что можно и нужно по-другому. Ее так воспитали. Она привыкла быть принцессой в своей семье, ей во всем потакали, за ней превосходно ухаживали лишь для того, чтобы она ни на что не отвлекалась и старательно занималась балетом.
Он сел напротив и сперва сделал большой глоток черного кофе, только потом приступил к каше.
— Приятного аппетита, — весело пожелала девушка и отправила очередную ложку в рот.
— Давно мне никто не желал приятного аппетита за завтраком, — отметил парень немного с грустью. — Спасибо. Тебе тоже.
Татьянин взгляд тут же уловил «холостяцкость» его квартиры. Когда-то ремонт здесь делался с любовью и вниманием, на которое способна только женщина, желающая обуютить домашний очаг, но давно. Сейчас светло-зеленые обои выцвели и отходили от стены. Целые клочки были содраны или испачканы чем-то некогда съедобным. С карниза на окно спускалась серовато-белая занавеска в цветочек, давность стирки которой установить уже было невозможно. Здесь царил относительный порядок. Вещи лежали на своих местах. В шкафчике со стеклянными дверями стоял праздничный хрусталь под толстым слоем пыли. В раковине валялась посуда. Все остальное было нетронутым. Татьяна сделала вывод, что он пользуется кухней мало.
На столешнице гарнитура в ряд стояли бутылки с различными этикетками и наименованиями алкогольных напитков, что сразу выдавало его род деятельности. К холодильнику прикрепилась всего пара магнитиков и то рекламных, а не тех, что привозят друзья из своих отпусков. Не было никаких семейных фотографий, что ее удивило, ведь отец любил вывешивать их совместные снимки и специально для памятных событий купил пробковую доску. Эта же квартира хранила в себе только пыль и никаких следов семейной жизни.
Из декора на стене висело плоское блюдо для главного яства праздничного стола, запеченной утки или пышного торта. Блюдо было стандартным, белым, с цветочным рисунком в центре и тонкими узорами на ободке. Интересным его делали уродливые линии, пронизавшие всю плоскость целиком, как шрамы, что остаются на вечную память. Его явно собрали из осколков, идеально ровно.
Татьяне стало любопытно, почему парню давно никто не желал приятного аппетита и где его родители.
— Давно ты один живешь? — как можно деликатнее спросила она.
— Почти год. Как девушка меня бросила.
Он не поднимал глаз, фокусируясь на каше. Татьяна решила не продолжать тему. Она рассчитывала побольше узнать о его семье, а не о девушке, но сделала вывод, что родители не живут здесь еще дольше.
— Что будешь делать? — спросил он после минутной паузы.
— Не знаю, — она вздохнула и уставилась в магнит на холодильнике, рекламирующий доставку пиццы. — Надо что-то придумать в свое оправдание и снова позвонить отцу.
— Почему просто не сказать правду? — парень недоумевал.
— Ты что?! Отец никогда мне такое не простит. Он меня и так не простит. А так вообще убьет.
— Он… деспот?
— Нет, конечно, — с чувством ответила Татьяна. — Просто он меня очень любит. И переживает. И он в меня очень верил, все для меня делал, а я...
— Да, ты рассказывала вчера, — кивнул бармен.
Девушка вытаращила миндалевидные глаза, отчего они стали казаться
