— Нам скоро выходить. Я только сделаю один звонок.
Мама встает с дивана и направляется в свою спальню, поэтому я иду к себе и достаю леггинсы и свитер, надеваю их вместе с ботинками, а затем наношу тушь и блеск для губ. Когда вхожу на кухню с сумкой, она как раз заканчивает разговор.
— Готова? — спрашивает она, кладя телефон в сумочку и открывая заднюю дверь.
— Да.
Дорога до больницы занимает всего несколько минут, по прибытии мы регистрируемся в приемной, после чего нас почти сразу направляют в отдельную палату.
— Джози, — входя, приветствует доктор.
Он склонил голову над бумагами, так что я не вижу его лица, но он высокий, широкоплечий, с узкой талией. У него короткие, взъерошенные волосы и загорелая кожа. Когда он поднимает голову, наши взгляды встречаются. Он очень красивый — не такой красивый, как Остин, но определенно привлекательный.
— Вы не Джози. — Сдвинув брови, доктор снова смотрит в записи, заставляя меня улыбнуться.
— Джози — моя мама.
— Доктор Рубин, — зовет его мама, сидя на стуле возле двери. — Это моя дочь Лея.
— Лея, — он переводит взгляд с мамы на меня.
— Приятно познакомиться. — Протягиваю руку, он ее принимает, и я замечаю, что его ладонь гладкая и нежная, так не похожа на грубые ладони Остина.
«Проклятье, Лея, перестань о нем думать!», — ругаю себя.
— Я тоже рад с вами познакомиться, Лея. Ваша мама говорила, что вы приедете в город.
— Неужели? — Я смотрю на маму и поднимаю бровь.
— Доктор Рубин только что переехал в Кордову из Сиэтла. Я говорила, что ему нужно гулять и исследовать новое место вместо того, чтобы весь день торчать в больнице.
— Как видите, мама очень любезна.
— Да, я понял, — усмехается он и указывает на нее. — Подойдите сюда; вы знаете, что делать. — Мама встает с места и, подойдя к кушетке, ложится на нее. — Как вы себя чувствуете? — спрашивает доктор Рубин, приподнимает ее рубашку, обнажая живот, а затем прощупывает пальцами.
— Нормально. Устаю, не очень хочу питаться, но нормально.
— Что вы можете есть?
— Почти все.
— Она выпивает, — вмешиваюсь, и мама, прищурившись, смотрит на меня. — Ну, так и есть, и я не считаю это разумным.
— Как часто вы выпиваете? — спрашивает он, его тон меняется с игривого на серьезный.
— Не часто, время от времени стаканчик бурбона, — врет она.
— Мам, — журю я.
— Ладно, стаканчик бурбона по вечерам перед сном.
Его тон смягчается, когда он спрашивает:
— Могу спросить, почему вы пьете?
— Это помогает мне заснуть, — тихо говорит мама, глядя на меня так, словно не хочет больше ничего при мне рассказывать.
— Хм, — бормочет доктор Рубин, снова нажимая на ее живот. — Как ваши боли?
— Почти всегда примерно семь из десяти, — признается она, и я прикусываю губу. Мама никогда не говорила, что ей больно, и чувствую вину за то, что сама ее не спрашивала. Честно говоря, большую часть времени даже забываю о ее болезни, потому что она ведет себя, как обычно.
— Вы принимали прописанное мною лекарство?
— Нет. От него я чувствую усталость… или скорее бόльшую усталость, чем обычно.
— Мам…
— Я не хочу спать целыми днями. — Она похлопывает меня по руке, лежащей у ее бедра.
— Мне ненавистно, что тебе больно. — Обхватываю ее руку и провожу пальцами по коже, замечая, какая она тонкая и нежная.
— Я хотел бы поговорить с другим врачом об обезболивании и хосписе, — мягко говорит доктор Рубин.
— Думаете, время уже пришло?
— Да, — тихо говорит он, натягивая на нее рубашку и прикрывая живот.
— Сколько? — спрашивает она.
— Джози, вы же знаете, я не могу знать наверняка.
— Ваш лучший прогноз, — говорит она.
Он смотрит на меня, потом снова на маму и говорит:
— Месяц или два.
— Подождите… месяц или два на что? — Мой голос звучит истерично даже для собственных ушей, но я не могу его контролировать. Чувствую, как мой мир рушится.
Мама поворачивает голову в мою сторону, и выражение ее лица смягчается.
— Милая…
— Нет, — качаю головой, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, — мне казалось, ты говорила о нескольких месяцах, а не одном или двух. А что насчет химиотерапии?
— На данном этапе не думаю, что она поможет, — спокойно отвечает доктор Рубин, выглядя таким же печальным, как и я.
— Так значит — все? — Запрокидываю голову к потолку, сдерживая слезы.
— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы ей было комфортно.
— Но ей не комфортно, сейчас ей больно, — парирую я.
— Я в порядке, — вмешивается мама, и я впиваюсь в нее взглядом.
— Ты умираешь, ты не в порядке. Почему ты этого не понимаешь?
— Я все еще дышу.
Она… все еще дышит, в то время как я борюсь за каждый свой вдох. Знаю, что мама умирает; знаю, мне придется это принять, но для меня это слишком. Осознание того, что она рано или поздно меня покинет, убивает.
— Я еще не готова. Мне нужно, чтобы ты была здесь, со мной. — Я задыхаюсь от слез, которые теперь свободно льются по щекам. — Это нечестно, — шепчу, закрывая глаза, и она меня обнимает.
— Знаю, это не сладко.
Наклоняюсь и прижимаюсь лбом к ее лбу, почти так же, как она делала, когда я была маленькой, и шепчу:
— Хотя бы пей таблетки. Мне ненавистна сама мысль о том, что тебе больно.
— Я их приму, если боль станет невыносимой.
— Мам, твоя боль — семь баллов.
— Вполне терпимо.
— Ты такая упрямая. — Я качаю головой.
— Но ты любишь меня. — Мама улыбается, и я не могу не улыбнуться в ответ, но улыбка выходит слабой.
— Доктор Рубин. — Мама отстраняется и смотрит на него. — У вас есть какие-нибудь планы на вечер?
— Нет, — отвечает он, мягко глядя на нее.
— Что же, теперь есть.
— Неужели? — Он улыбается, и я чувствую, как напрягаюсь.
— Сегодня мы ужинаем, а завтра вы сможете превратить меня в зомби, накачав таблетками.
— Мам, — предупреждаю я.
— Ой, тихо, — говорит она, и доктор Рубин смеется.
— Ужинаем где обычно? — спрашивает он ее, и я хмурюсь, потому что она ни разу не упоминала о нем, а «где обычно» подразумевает, что они ходили в одно и то же место и не один раз. Кажется, есть много чего, о чем мама никогда не упоминала, и эта мысль заставляет меня испытывать неловкость, особенно когда я вспоминаю слова Остина.
— Да, как насчет шести? — предлагает она.
— Это предоставит мне достаточно времени, чтобы закончить здесь дела. Дамы, я за вами заеду.
— Замечательно, а завтра спланируем все с Рондой, — говорит мама, и они с доктором Рубином разговаривают еще несколько минут, прежде чем мы покидаем больницу.
Как только мы садимся в машину, я завожу мотор и поворачиваю голову к маме.
— Ты ведь понимаешь, что между мной и доктором Рубином ничего не будет?
— Конечно, — говорит она, но ее глаза сверкают озорством.
— Мам, я серьезно.
— Я знаю, что серьезно, милая.
— Хорошо, — бормочу я, завожу машину и везу нас домой. Всю дорогу пытаюсь придумать, как отбрыкаться от ужина, но в голову ничего не приходит.
***
— Ты готова? — зову я маму, входя в ее комнату, где она лежит на кровати.
— У меня болит голова.
— Насколько сильно? — спрашиваю, подходя к кровати.
— Не так уж сильно, но, мне кажется, у меня мигрень.
— Ты что-нибудь приняла?
— Да, выпила таблетку, просто жду, когда подействует, — вздыхает она, прикрывая глаза, поэтому я подхожу к включателю и гашу свет.
— Где твой телефон, чтобы я могла позвонить доктору Рубину и отменить встречу? — спрашиваю, пытаясь отыскать его в свете, льющемся из дверного проема.
— О нет, вы двое должны идти, — бормочет мама, и я делаю глубокий вдох, точно зная, что она затеяла.
— Мам, я не пойду с ним без тебя.
— Дорогая, он не знает никого в городе. Сделай это ради меня.
Мне хочется ее убить. Я задушу свою умирающую мать, накрыв ее голову подушкой.
