Ровно в час дня он позвонил в дверь. Мария Евграфовна сама ему открыла.
– Ну, что скажете? – спросила она, не дав ему опомниться.
Он молча склонился к ее руке.
– У меня нет слов. Это… я в восторге!
И это, помимо всего прочего, великолепно написано!
Она порозовела.
– Вы правду мне говорите?
– Безусловно. Я мог бы наговорить вам кучу комплиментов по другим поводам, ни словом не упомянув о литературных достоинствах, но они несомненны, дорогая моя Мария Евграфовна.
– А мне показалось…
– Вам показалось. Да, это написано чуточку… как бы поточнее выразиться…
– Старомодно?
– Да, именно, однако это придает всему повествованию аромат подлинности, это достоинство, а вовсе не недостаток.
– Влад, друг мой, вы на машине?
– Да. Вам надо куда-то поехать?
– Нам надо.
– Не понял?
– Мы сейчас поедем к нотариусу, я уже договорилась.
– Зачем?
– Я хочу, чтобы вы были моим душеприказчиком. Квартира и все, что у меня есть, достанется Кире, а вот то, что нынче принято называть интеллектуальной собственностью, я завещаю вам. И не вздумайте возражать. Я хотела сделать это без вас, но оказалось, что в таких случаях принято являться с тем, кого ты намерен сделать своим душеприказчиком, это нельзя сделать без вашего на то согласия. Вы согласны?
– Я польщен и, разумеется, согласен.
– Так поедемте. В машине поговорим о мемуарах более детально. А когда вернемся, будем обедать и пить чай с пирогом.
– Я в вашем распоряжении.
– Как приятно это слышать в девяносто лет от такого интересного мужчины, – рассмеялась она. – А как поживает ваш жирафенок?
– Я ее больше не видел.
– Почему?
– Да зачем я ей нужен? Она замужем. Для меня это всего лишь воспоминание о прелестном подростке. А взрослая замужняя женщина… Зачем?
– Какие нынче неромантичные мужчины! Гадость просто.
– Виноват, но вряд ли исправлюсь уже.
А вот вы меня потрясли до глубины души… Как вам удалось не просто выжить, а так сохраниться, прожив такую жизнь… Это поистине чудо.
– Видимо, меня хранил Господь.
– Мария Евграфовна, вы верующая? – поразился он.
– Так нельзя сказать. Конечно, я не верю в старика на небе. Но в ангела-хранителя верю.
– Как это по-женски… – улыбнулся он.
– А как не поверить, когда мне иной раз просто сказочно везло. Сколько раз я была, что называется, на краю бездны… Тоже старомодное выражение, да?
– Пожалуй.
– Теперь бы сказали – слишком пафосное?
– Вот именно, – рассмеялся он.
На обратном пути Мария Евграфовна вдруг попросила:
– Влад, вы говорили, ваш жирафенок шьет свадебные платья?
– Ну да.
– И еще вечерние?
– Кажется. А что? Вы замуж собрались?
Я бы не удивился, честно говоря.
– Боже сохрани! Но вот вечернее платье мне необходимо. Причем самое модное.
– Опа! Можно спросить, зачем?
– Можно. Через две недели отмечается юбилей одного моего «боевого товарища». Тоже девяносто лет. Я приглашена и хочу всех поразить не платьем из сундука, а модным, как теперь говорят, прикидом!
Он взял ее руку, поцеловал.
– А вы хотите сочетать приятное – покупку нового платья с полезным – удовлетворить свое любопытство?
– Именно. Не стану скрывать. Вы знаете, где ее салон?
– Нет. Но узнать не проблема.
– И вы меня туда отвезете?
– Разве я могу вам в чем-то отказать?
– Отлично! Сегодня четверг, завтра я занята, потом выходные дни, понедельник тяжелый день. Значит, поедем во вторник. Сможете?
– Во вторник, увы, не смогу. Должен отправить родителей и сына в Испанию. Помочь собраться, отвезти в аэропорт и так далее. Это наверняка займет целый день, а вот в среду я в вашем распоряжении.
– Хорошо, в среду так в среду.
– Мария Евграфовна, простите, но могу я задать вам один, быть может, дурацкий вопрос?
– Задавайте!
– Раньше он у меня как-то не возникала вот по прочтении ваших мемуаров вдруг возник…
– Да не мямлите, задавайте ваш вопрос!
– Скажите, вы были такая идейная? Вы за идею совершали ваши чудо-подвиги?
– Да как вам сказать… Поначалу, по молодости и глупости, да, пожалуй, была идейная, но постепенно моя идейность как-то тускнела, я начала понимать, что все вовсе не так прекрасно в нашей стране и все победные реляции в огромной степени просто пропаганда. А еще… эта история с Егоршиным, ну, вы же читали… Человек вернулся с задания с фантастическими результатами, добыл совершенно бесценную информацию, чудом уцелел, а его быстренько посадили именно за то, что уцелел… Мол, не должен был уцелеть, а он, мерзавец такой, уцелел. Значит, враг! И такие истории были сплошь и рядом. Хочешь не хочешь, а прозреешь… Сейчас об этом и пишут, и кино снимают, а тогда… Так что я была не слишком идейной. Но уйти к немцам я органически не могла, а после войны… Был соблазн, не скрою, сбежать на Запад, но у меня оставались тут заложники. Мама, сестра… Их бы не пощадили. И к тому же я была… Я уже не могла обходиться без этой работы. И еще я понимала, что, если уйду на Запад, с меня там потребуют выдачи своих. А это мне претило. Так что, друг мой, у моей судьбы три составляющих – авантюризм, страх и везение.
– Вы забыли еще одну составляющую, Мария Евграфовна.
– Какую же?
– Талант, а может, даже гениальность.
– О! Как теперь выражаются, это круто, друг мой! – рассмеялась она.
– А может, программу о вас так и назвать? Гений разведки?
– Ни в коем случае! Я ведь еще жива!
– Тем более!
– Нет, дорогой вы мой, у нас сейчас слова «гениальный» и «великий» до такой степени девальвированы, что просто иной раз стыдно слышать… Если, предположим, артист очень старый, его называют великим, а если уж помер, то гениальным. И неважно, что при жизни он был вполне посредственным, а то и вовсе плохим артистом. Или поэтом-песенником. Так что придется вам обойтись в случае со мной без этих двух эпитетов.
– Да, вы правы. Я дал маху. Сам иной раз готов на стенку лезть от этой девальвации слов. И, кстати, слово «любовь» тоже здорово девальвировано.
– Слово – да, а вот чувство – нет! Просто зачастую любовью называют чувства, не имеющие к ней ни малейшего отношения. Знаете, что, на мой взгляд, может быть, главное в любви?
– И что же? – улыбнулся он.
– Доверие. Понимаю, вы небось думаете, сидит девяностолетняя старуха, годится мне в бабушки и рассуждает о любви.
– Ничего подобного я вовсе не думал. Я с вами полностью согласен. Доверие – это так важно… Но это редкость, вернее, даже раритет. В наше время.
– Это грустно, друг мой, очень грустно.
– Ий, скажи, тебе нравится мой брат? – спросил Роман.
– Да, очень.
– А чем?
