Я кладу руку ей на плечо.
— Донна. Дыши.
Она делает глубокий вдох.
— Мне нечего скрывать.
— Я знаю. — Она виновато улыбается. — Просто видя, как они тут вынюхивают, у меня мурашки бегут по коже.
Я поднимаю брови.
— Они уже здесь?
— Этот жуткий мистер Гантри пришел ровно в восемь, спрашивал о расписании дня церкви на сегодня.
— Это хорошо. Может быть, сегодня он получит всю необходимую информацию, и мы навсегда избавимся от них.
— Я молюсь, чтобы так и было.
Я тоже.
Я делаю свой последний набор упражнений на бицепс, когда музыка в моих наушниках обрывается и заменяется мелодией звонка. Опускаю штангу и беру полотенце, вытирая пот с глаз, чтобы проверить идентификатор вызывающего абонента.
Фотография моего брата с языком между пальцами занимает весь экран. В последний раз, когда мы были вместе, он украл мой телефон и оставил это отвратительное селфи. Джес сказал, что знает, что если эта фотография будет всплывать при его звонке, то я сразу отвечу, потому что не хотел бы, чтобы кто-то еще это видел. Он не ошибся.
Нажимаю «Принять».
— Джес, что случилось?
— Йоу, засранец.
— Ты ведь знаешь, что в аду есть особое место для людей, которые оскорбляют пасторов, верно?
— Не припомню, чтобы видел это в Библии, нет. Кроме того, кто сказал, что засранец — это оскорбление? Это просто слово, цепочка букв. Единственное, что делает слово плохим — это восприятие его человеком.
Звучит подозрительно знакомо.
— Позволь мне задать вопрос, ты когда-нибудь обсуждал свою теорию о плохих словах с моей дочерью?
— Нет, братан. Я передаю вопросы Эллиот Бетани. Я не могу отвечать на вопросы этой крошечной цыпочки.
Подхожу к беговой дорожке и устанавливаю скорость на быструю ходьбу.
— Эта крошечная цыпочка — твоя племянница, и я тебе не верю. У вас двоих удивительно схожие мнения о ругательствах.
— Может быть, она просто умнее тебя.
Я люблю своего брата, но его не очень мягкий подход к другим людям часто, ну, трудно принять. Я стараюсь не быть к нему слишком строг. Снаружи он может быть самой большой рок-звездой в мире, но внутри такой же испорченный и сломленный, как и все мы. Все деньги и успех в мире не могут этого исправить.
— Ты позвонил по какой-то причине?
— Да, но по звуку твоего дыхания, предполагаю, что позвонил в неподходящее время. Рад слышать, что ты хорошо используешь свою руку.
— Я на беговой дорожке, придурок. — Проверяю дверь, убеждаясь, что она все еще закрыта, и я все еще один в спортзале. Я запер ее, не так ли? Почти уверен, что так и было.
— Ходьба по беговой дорожке, вау. Итак, ты прошел путь от восьмидесятилетней женщины до шестидесятипятилетней женщины.
— Нет, я планирую бежать, как только мой идиот младший брат скажет мне, почему он звонит.
— Ты же знаешь, что в аду есть особое место для пасторов, которые называют своих младших братьев идиотами.
Я стону.
Он хихикает.
— Слушай, мне нужно, чтобы ты приехал в Лос-Анджелес и записался со мной.
Должно быть, я перестал идти, потому что внезапно мои ноги сами спотыкаются о движущуюся ленту. К счастью, я успеваю удержаться, прежде чем упасть лицом вперед.
— Записаться с тобой? Ты серьезно?
В прошлом году группа Джесайи попала в ужасную аварию на гастрольном автобусе, в результате которой у их гитариста было множество переломов. Крис перенес десятки операций, и было сомнительно, сможет ли он когда-нибудь снова профессионально играть на гитаре. Джес сказал мне, что Крис хотел попробовать это сделать при записи следующего альбома.
— Смертельно серьезно. — Он прочищает горло. — Многое произошло в том туре до несчастного случая. «Аренфилд Рекордз» закрыт для возвращения Криса. В любом случае, у него сейчас есть дела поважнее.
— Мне жаль это слышать.
— Отлично, значит, ты приедешь записываться. Планируй остаться на пару недель. Я попрошу Дейва прислать подробности…
— Джес, я не могу. Мне очень жаль.
— Что? Почему, черт возьми, нет?
— Потому что у меня есть работа. — Которую я, возможно, потеряю, потому что стоял на сцене с тобой и бренчал на гитаре в течение нескольких часов. Представьте, какой день был бы у НОЭЕ, если бы они узнали, что я принял участие в записи нового альбома моего брата.
— Ага, и сколько тебе платят? Тридцать тысяч в год?
Ха. Очень оптимистичное предположение. Я приближаюсь к двадцати семи.
— Дело не в деньгах.
— Но должно быть в них. У тебя есть ребенок, и она быстро растет.
Да, как будто мне нужно напоминание. Я вижу это каждый день.
— Прежде чем сделаешь глупость, отказав мне, позволь мне сказать, что тебе заплатят сорок тысяч за запись плюс процент от продаж альбома.
Я все еще застрял на части в сорок тысяч.
— Это э-э-э…
Вау.
— Достаточно, чтобы вытащить вас с Эллиот из этого маленького убогого дома?
— Джесайя.
— Что? Слушай, я знаю, что у тебя там есть воспоминания и тому подобное, но давай, чувак, пора двигаться дальше. Этот дом похож на смертельную ловушку, в буквальном смысле на ловушку, полную постоянных напоминаний о смерти Мэгги. — Он замолкает, вероятно, ожидая, обрушусь ли я на него за то, что он бесчувственный придурок, или разрыдаюсь. Впервые за долгое время я не делаю ни того, ни другого. — Ты живешь в могиле, братан. Не только физически, но и эмоционально.
Острая боль скручивает мою грудь.
— Если не хочешь делать это для себя, сделай для Эллиот.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, — рычу я. Упоминание имени моей дочери разжигает небольшой гнев, и я изо всех сил пытаюсь подавить его. — Она любит этот дом, и ей нравятся напоминания о ее маме.
Он прочищает горло и бормочет:
— Ага. Конечно…
Я закрываю глаза и мысленно сжимаю оба кулака вокруг своего сердца, удерживая его от раскола, который, как я чувствую, приближается.
— Она никогда не знала свою маму, так что все твои напоминания напоминают ей о том, чего у нее никогда не было.
— Ты знаешь мою дочь год и вдруг думаешь, что у тебя есть докторская степень по детской психологии?
— Она мне не нужна. Это дерьмо — здравый смысл.
Пошел он.
— Мне жаль, Джес. Мой ответ — нет.
Он вздыхает.
— Ты совершаешь ошибку.
— Я должен вернуться к работе.
Мы прощаемся, и я смотрю на себя в зеркало во всю стену. Мой брат считает себя экспертом по скорби? Смехотворно. Что, черт возьми, он знает о потерях? Или о том, как быть отцом? Ничего. Вот что.
Я разгоняю беговую дорожку до спринта и сжигаю свое разочарование и растерянность в поту и мышечной усталости.
ЭШЛИ
Это глупо.
Я должна завести свою машину, развернуться и уехать. Даже не знаю, как так получилось, что я приехала в церковь почти на двадцать минут раньше. Никогда не приходила раньше времени за всю свою жизнь. И все же я здесь, сижу в своей машине, смотрю на входную дверь церкви, в то время как люди приходят и уходят. Кто знал, что в течение недели в церкви так много событий? Я думала, что Иисус был воскресным парнем.
Развернув еще одну мятную жвачку, запихиваю ее в рот, чтобы присоединить к трем другим. Мое колено подпрыгивает, а челюсть болит от комка жвачки, который перетираю между зубами.
Группа из трех человек выходит из церкви, останавливаясь, чтобы поболтать, в то время как другие проходят мимо них, чтобы войти внутрь. Все эти люди пришли на занятия с волонтерами? Если есть какой-то процесс одобрения, и эти люди мои соперники, то я спокойно могу пойти домой и напиться прямо сейчас. Это было бы гораздо более продуктивно.
Нет, я не откажусь от этого.
Особенно после прошлой ночи.
Проехав весь путь до дома Энтони, я вошла в дверь и села на диван, где он предложил мне выпить, от чего я отказалась. Мне просто хотелось перейти к хорошей части, к той части, где я буду чувствовать себя лучше. Он сел рядом со мной, положил руку мне на бедро и поцеловал в шею.
