Он кивает мне, обходит кровать и оставляет нас с Катериной там.
— Как ты думаешь, когда мы должны позволить Елене увидеть ее? — Катерина звучит обеспокоенной. — Я знаю, она боится, что ее сестра умрет, но я не знаю, поможет ли ей видеть ее такой или навредит…
— Если мы можем подождать, пока Аника проснется, я думаю, это было бы лучше всего. — Я колеблюсь, поглядывая на свою жену. Ее забота о моих детях заставляет меня еще больше сочувствовать ей, и я делаю глубокий вдох, подавляя чувства обратно. Я знаю, что это не принесет мне…нам, никакой пользы. Но я не могу избавиться от ощущения, что, если бы только мы смогли преодолеть наши разногласия, Катерина могла бы стать женой и матерью лучше, чем все, на что я мог надеяться, когда просил ее руки у Луки. — Катерина, я… — Я колеблюсь, и она качает головой, не глядя на меня.
— Не надо, Виктор, — тихо говорит она. — Это только ухудшит ситуацию. Возможно, будет лучше, если мы продолжим ненавидеть друг друга.
Это подводит меня к короткому вопросу.
— Ты меня ненавидишь?
Она с трудом сглатывает.
— Иногда приходилось. Не всегда.
— А сейчас? — Она не смотрит на меня, и все во мне хочет дотянуться до нее, заставить ее посмотреть мне в глаза. Но я не думаю, что это улучшит отношения между нами.
— Не прямо сейчас, — мягко говорит она. — Мне просто грустно. За нас, за нее, за…
За любого ребенка, который может появиться в будущем. Ей не нужно говорить это вслух, чтобы я знал, о чем она думает.
— Ты думаешь, что снова возненавидишь меня?
— Я не знаю. — Она по-прежнему не смотрит на меня, и я чувствую, как у меня внутри бурлит потребность заглянуть в ее глаза, потребность увидеть ее, увидеть, о чем она думает.
— Ты действительно думаешь, что я ненавидел тебя?
Катерина пожимает плечами, и я вижу легкую дрожь на ее подбородке, как будто она сдерживает слезы.
— Я не знаю, — тихо говорит она. — Я думаю, ты ненавидел меня, когда я сбежала. Я думаю, я всегда тебе не нравилась, с той минуты, как ты понял, что я не та женщина, на которой ты рассчитывал жениться.
— Ты мне не нравишься. — Я пораженно смотрю на нее. — Как ты можешь не нравиться? Конечно, временами с тобой трудно. И нет, ты не такая, как я ожидал. Но ты мне не нравишься. — Я качаю головой. — Я был впечатлен твоим характером, Катерина. И после твоего похищения… — Я делаю вдох, чувствуя почти отчаяние. — Катерина, посмотри на меня, пожалуйста.
На мгновение мне кажется, что она не собирается. Ее плечи напряглись, взгляд устремлен прямо на кровать, как будто ей невыносимо смотреть на меня. А затем она медленно поворачивается, ее темный взгляд встречается с моим.
— Что, Виктор? — Тихо спрашивает она. — Скажи мне, что ты думал обо мне после.
Я не могу остановить себя. Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее лица, мои пальцы поглаживают ее скулу, спускаются к подбородку. Я чувствую легкую дрожь, которая проходит по ней от моего прикосновения, даже когда она держится прямо, как шомпол, напряжение в каждой линии ее тела.
— Я думал, ты смелая, — бормочу я. — Такая же смелая, как любой солдат или бригадир, которого я когда-либо нанимал, если не больше. Я знал людей, которые не смогли вынести того, что вынесла ты. Я думаю… — Я замолкаю, не желая заканчивать, отдергивать руку, прекращать прикасаться к ней. — Ты самая сильная женщина, которую я когда-либо знал, Катерина. И даже если ты никогда по-настоящему не полюбишь меня или не захочешь стать моей женой, я не смог бы выбрать лучшую женщину, чтобы стать матерью моим дочерям.
Рот Катерины слегка приоткрывается, и я вижу ее прерывистое дыхание, блеск в глазах. Я чувствую притяжение между нами, напряжение в воздухе сгущается, и я знаю, что она хочет, чтобы я поцеловал ее так же сильно, как я хочу это сделать. Я уже чувствую, на что будет похож ее рот под моим, мягким и нежным, и то, как она напрягается перед тем, как уступить мне, ее внутреннюю борьбу.
— Все могло бы быть по-другому, — шепчет она, и дрожь снова проходит по ней, ее лицо все еще находится в моей ладони. — Виктор, если бы только…
Если бы только я не был тем мужчиной, которым я есть. Я слышу невысказанные слова, витающие между нами.
— Я пытался быть хорошим человеком по отношению к тебе, — бормочу я. — К тебе, моим дочерям, я заботился о тебе, когда ты была больна, делал все, что мог, чтобы вернуть тебе здоровье, пытался показать тебе, что я чувствую к тебе…
— Я знаю, — шепчет Катерина. — Я знаю, Виктор. Но…
— Но этого недостаточно. — Я убираю руку с ее щеки, чувствуя жгучее негодование в груди. — Я никогда не просил тебя быть кем — то другим, кроме того, кто ты есть, упрямая, трудная женщина…
Катерина вздергивает подбородок.
— Я пыталась быть кем-то иным, Виктор. Но сначала меня уговорили на брак с тобой, и кровь всех, кто пострадал бы в войне между твоей фракцией и фракцией Луки, была предложена в качестве бремени, которое легло бы на мои плечи. А потом ты затащил меня обратно сюда, когда я попыталась убежать. Я не могу быть никем иным, кроме того, во что меня превратили. Если я упрямая и трудная, Виктор, то это потому, что я пытаюсь сохранить какую-то часть себя, в то время как каждый мужчина, которого я когда-либо знала, откалывал от меня кусочки, так что я не знаю, что осталось!
Она говорит приглушенным, сердитым тоном, ее грудь вздымается, и я все еще хочу поцеловать ее так сильно, как никогда. Ее бледное лицо раскраснелось на скулах, как это всегда бывает, когда она злится. За долю секунды я понимаю, что мне нравится, что я знаю это о ней, точно так же, как я знаю, как она уступит, когда я ее поцелую, и как напрягается ее тело перед тем, как она кончает, я хочу знать о ней и все остальное: как она выглядит, когда по-настоящему счастлива, звук ее смеха, звук, который издал бы ее голос, если бы прошептал слова "Я люблю тебя". Я хочу от нее всего, больше, чем хотел даже от первой жены, потому что, когда я любил Катю, я был молод и глуп, а теперь я старше и мудрее. Я знаю, чего я хочу, в чем нуждаюсь, и Катерина, это все то, что мне нужно.
Она мое все.
И все же она думает, что я недостоин ее любви.
— Я пытался дать тебе все, что мог…
— Ты знаешь, что мне нужно. — Она качает
