— Ну же, Шанина! Время идет! Или вам так мало нашего внимания?
Меня трясет, голова кружится, еще чуть-чуть — и я упаду.
— Куда вы? Шанина!
Под громкое «у-у-у» забрасываю в рюкзак вещи и вылетаю из аудитории. Живот скручивает, меня тошнит, хотя я с вчера ничего не ела. С трудом доползаю до туалета, чтобы отдышаться. Становится чуть лучше, но голова все равно кружится. Мне нужно на воздух. Подальше от этих стен.
На первом этаже тишина. Без приключений нахожу свою куртку в гардеробе и, накинув ее на плечи, выхожу на улицу. Огибаю здание, которое я наивно назвала Хогвартсом. Как же!
Ноги сами ведут меня на стадион. Вижу, что баскетбольная площадка занята, хочу посидеть на трибуне и немного прийти в себя.
Перед глазами встает уравнение. Простое, на самом деле. Почему я не смогла его решить?!
До трибун не успеваю дойти. Едва удерживаюсь на ногах от удара. От спины отскакивает баскетбольный мяч. Из-за шока первые секунды ничего не чувствую, а потом раздается ненавистный голос:
— Эй, мошка! Мяч подкинь!
Ненавижу! Как же я его ненавижу! Но молча иду по газону, искать, куда улетел чертов мяч. Спина отдается болью. Завтра синяк будет, отстраненно думаю я. Даже плакать уже не могу.
Шумский стоит и напряженно смотрит, как я иду в его сторону с мячом. Разгоряченный, в спортивных лосинах и форме академии. Под номером один. Ну, разумеется.
— Ближе давай, — приказывает он, и я послушно подхожу к нему практически вплотную. — Хорошая девочка.
Стэн скалится, еще и за руку меня держит. К нам подходят несколько игроков — свита короля, если так можно сказать.
— Пусти. — Я кашляю, в горле пересохло, мне безумно хочется пить. Но еще больше — никогда не видеть Шумского.
— Че-то ты красная! Заболела? Зачетная куртка. — Хватает меня за локоть, но я вырываюсь. — Сушнячок? Чего кашляешь?
Молча пытаюсь освободиться, но Стэн явно решил покуражиться. И зачем я сюда пришла?!
— Так чего? Пить хочешь?
Неохотно киваю. Может, отпустит наконец?
В руке Стэна появляется пластиковая бутылка, жадно смотрю на нее, Шумский перехватывает мой взгляд, откручивает крышку и… начинает пить.
Чуть не плачу от очередного унижения.
— Хочешь, да? — Стэн перестает пить, в бутылке остается еще половина воды. — Держи.
Протягивает бутылку мне, но в последний момент подносит пластик ко рту и смачно плюет в горлышко.
— Пей!
— Ну ты красава, Стэн! — довольно фыркает Петюня. Еще один лизоблюд Шумского. В его руке телефон и он… он меня снимает.
— Пей, мошка!
Беру бутылку у Стэна и выливаю воду прямо ему в рожу.
Глава 10
Отступаю на шаг, ужасаясь тому, что натворила. Но… но ничего уже не исправишь. Шумский медленно проводит ладонью по лицу, стирая воду.
Голова кружится, тело пробивает озноб. Умом понимаю, что надо бежать отсюда, но, во-первых, сил нет, ноги ватные. Во-вторых, меня догонят в три счета, поэтому и стою, сжимая в руке пластиковую бутылку.
— Ну ты попала, мошка, — довольно хохотнул Селиванов. — Кобзда тебе, сука!
Не обращаю внимания на слова Вэла, отступаю еще на шаг, но Стэн вцепляется в плечо, отчего перед глазами плывет. Мне больно, но не страшно.
— На коленях будешь отрабатывать, тварь!
Шумский шипит мне в лицо, сам красный, будто его сейчас удар хватит.
Оглушительный свист заставляет меня поморщиться, я мало что соображаю. Губы Шумского выплевывают какие-то слова, но я их не слышу почему-то.
Когда прихожу в себя, вижу вокруг белые стены. Кажется, я сплю. Лишь бы на пары не опоздать. А пока будильник не звонит, снова засыпаю.
— Главное, чтобы пневмонию не заработала, — доносится до ушей незнакомый голос. — Проблемная девочка, непутевая…
Я словно вся горю, но голова на удивление ясная. Открываю глаза и вижу двух женщин: одна в медицинском халате, другая — та самая кураторша, что сопровождала нас от вокзала до кампуса.
— Где я? — провожу сухим языком по губам. Больно-то как!
— Выпей и спи!
Мне подносят ко рту пластиковый стакан, я жадно выпиваю… нет, не воду, наверное, какое-то лекарство. И через несколько минут проваливаюсь в сон.
Я уже третий день валяюсь в больничном отсеке кампуса. Не знала, что у нас есть такой — со своими врачами, оборудованием и даже стационаром.
— Ну а что ты хотела? В кампусе постоянно живет более тысячи студентов, а еще есть администрация, преподаватели, хозяйственное управление. Как ты себя чувствуешь, Мирослава?
Пожимаю плечами, уставившись в одну точку. Все эти дня меня не доставали расспросами. Но сейчас, видимо, время пришло.
На стуле сидит помощница ректора по работе со студентами, Ирина Алексеевна. Та самая, с кем на вокзале ругался дядь Сережа. Она смотрит внимательно и даже настороженно, как будто от моего ответа что-то зависит.
— Я лучше, спасибо. Как я здесь оказалась? Потеряла сознание на стадионе?
— Да. Зачем ты вообще пришла на занятия, раз плохо себя чувствовала? Это опасно не только для тебя, но и для других студентов, твоих друзей.
— У меня здесь нет друзей, — вырывается у меня. — Какие тут могут быть друзья? Шумский, что ли?!
Лицо у помощницы розовеет, но она быстро справляется с эмоциями.
— Расскажи, что у тебя произошло со Станиславом.
Усмехаюсь про себя. Ну надо же, настоящее имя Шумского узнала. Интересно, она реально ждет, что я ей все расскажу? Чтобы потом Стэн меня живьем закопал? Хотя он и так меня уроет, когда я отсюда выйду.
Молча отворачиваюсь к стене — не только потому, что боюсь Шумского, просто не верю, что ему хоть что-то будет за все издевательства надо мной.
— Мирослава, тебе нечего стесняться, наш разговор останется в этой комнате, но я должна знать, что происходит. Мы посмотрели камеры, Станислав попал в тебя мячом, поэтому ты его облила водой?
— Серьезно? Вы слепая или просто троллите меня?! Да ваш Шумский, он… он психопат натуральный, он кайф ловит, когда людей мучает!
Замолкаю, потому что и так много сказала.
— Нам важен благоприятный психологический климат в кампусе. — Помощница словно не услышала мои слова про Шумского. — Конфликты неизбежны, это нормально, но если ты не можешь их сама разрешить, то моя задача тебе помочь. Станислав сказал, что случайно попал в тебя мячом, поэтому ты сильно расстроилась. И что все это недоразумение, говорит, ты была не слишком адекватной.
— Я?.. Это я была?!.
От такой наглости теряю дар речи. Думала, хоть как-то успокоилась за эти дни, но нет — я снова на пределе эмоций.
— Мирослава, пока ты здесь, к тебе никто не приходил из твоих одногруппников или соседей по общежитию. Их бы и так не пустили, но это ненормально, понимаешь?
К чему она клонит? Все, что мне нужно, — это надрать задницу Шумскому, поставить его на место, чтобы он больше никого не хейтил.
— Нет!
— У тебя проблемы с коммуникациями. И серьезные. Ты пока не можешь адаптироваться в академии, и меня это настораживает.
— И что? Выгоните меня отсюда?
Брякнула наобум, хотя от этой академии можно любой подлости ожидать. А папу уже завтра на операцию положат. С мамой вчера переписывалась.
— Отчисления у нас возможны, хотя это крайняя мера. Шумский — не пай-мальчик, но постарайся больше не встревать с ним в конфликт. Он считает все это недоразумением, говорит, у него нет к тебе никаких претензий…
— А вы ему верите?!
Ирина Алексеевна приподнимает аккуратные брови:
— Он — сын члена попечительского совета академии и очень уважаемого бизнесмена. Так что да, я ему верю. И рекомендую тебе тоже ему поверить. Но если будут проблемы, обращайся, пожалуйста. И выздоравливай!
После разговора на душе остается неприятный осадок — типа я сама виновата, не умею ладить с людьми, а Шумский и ни при чем, получается.
Лежу еще три дня в стационаре. Чувствую себя намного лучше — можно спокойно выспаться и тебя никто не дергает. Не смеется за спиной, не упражняется в остроумии и не ворует куртку.
