в глаза. Вдохнув полной грудью и на выдохе быстро, словно заучив, он ответил:
— Мы с твоей мамой встречаемся. Я первое время противился, но потом понял, что она мне нравится. Возможно, все дело в тебе.
— Во мне? — Мои широко распахнутые глаза смотрели на него. Голова отказывалась соображать.
— Да. Ты росла на моих глазах. Из маленькой и неуклюжей девочки ты выросла в красивую и женственную девушку. Я запретил себе даже думать о тебе, хоть это и было тяжело. Потом, со временем, я понял, что и вправду люблю тебя, но точно так же, как я люблю Мон-Мон. Как сестру, но к Франческе я испытываю нечто другое. Мне нравится её итальянская страсть, её дикий туманный взгляд…
Я резко перебила его.
— Все хорошо. Я поняла!
— Прости, — он смущенно улыбнулся. — Мне неловко, что я встречаюсь с хозяйкой, с матерью своей подопечной.
— И все? — Тихо спросила я. Хосе, словно почувствовав мое разочарование, а может оно было написано у меня на лице, хитро ухмыльнулся.
— И, конечно, я боялся, что моя дорогая подруга, вторая младшая сестра, может невесть что плохое про меня подумать.
— Вообще я должна была подумать. Но я уже привыкла к ее такому поведению. Я просто беспокоюсь за тебя.
— Не волнуйся. Я большой дяденька.
Он по-доброму улыбнулся и погладил меня по предплечью. От его искренних зеленых глаз внутри меня растеклось тепло. Я крепко обняла его. Руки мужчины легли мне на спину, а подбородок устроился на моей макушке.
В этот момент я поняла, что хочу открыться ему. Довериться.
— Я разочарована, Хосе. В отце и в Стефано.
От отодвинулся от меня и снова вгляделся в мое лицо. Его брови вопросительно изогнулись. Руки мужчины все еще успокаивающе поглаживали мою спину.
— Еще вчера я считала Стефано своим идеалом. Я представляла его сильным и уверенным. Мужественным. А он оказался зацикленным на своей внешности моделью. И, если верить твоим словам, он еще и гей.
— И теперь ты боишься выходить за него. — Закончил за меня друг, и я лишь кивнула.
— Да. А еще меня обижает поведение папы. Я оказалась разменной монетой в его бизнесе.
Он молча прижал меня к себе, снова кладя свою голову на мою. Его размеренное дыхание успокаивало меня. Мы, казалось, могли так простоять вечность, если бы на кухню не зашла Моника. Она остановилась, как вкопанная, заметив нас обминающихся.
Интимность момента была прервана и неправильно понята подругой. Она радостно захлопала в ладоши и обняла нас, заслоняя своим телом. Грудь Хосе затряслась от смеха, а мое лицо стало красным от смущения. Еще предстояло как-то объяснить подруге, что мы до сих просто друзья.
Девушка с ликующим выражением лица уставилась на нас. Она, кажется, совсем забыла про фильм, который мы включили в кино-зале и про наше любимое мороженое. Моника оценивающе оглядывала нас с разных сторон, а потом резко оторвала нас друг от друга и крепко обняла меня.
— Если ты, дурилка картонная, думаешь, что можешь отнять мою лучшую подругу, то вот тебе, — она показала брату средний палец. Я громко расхохоталась. — А если серьезно, Андреа, ты, кажется, забыла, кто твоя лучшая подруга.
— Хосе тоже может претендовать на роль лучшей подружки. — Невинно пожала плечами и поймала вопросительный взгляд друга. Он ехидно усмехался.
— Ну что, девчонки, на шугаринг и по магазинам? — Он, в привычном для него движении, положил свои руки нам на плечи. Мы с Моникой переглянулись и залились хохотом, согнувшись по полам. Из глаз текли слезы, но мы не могли остановится. — Или в клуб?
Мы перестали смеяться и посмотрели друг на друга. Выражение лица Хосе ничего не выражало. Было заметно, что он не пошутил, но и на полную серьезность было рассчитывать страшно. Особенно, после того, как мы вчера поступили с ним.
— Ты же шутишь, — я склонила голову и слегка улыбнулась. Его зеленые глаза смотрели на меня, и я, клянусь, видела его веселых чертиков, танцующих и подразнивающих нас с подругой.
— Совсем нет. Но сегодня вы будете сидеть дома и есть, — он открыл морозильную камеру, достал оттуда мороженое и протянул его мне, — мороженое.
— За вишню и душу продать можно, — блаженно прошептала я.
— Моя любимая. — Она открыла крышку и зачерпнула ложкой немного содержимого. — Пойдем скорее, пока не растаяло.
Я с улыбкой посмотрела на друга, тот, вспомнив наш недавний разговор, улыбнулся мне в ответ. В этот момент я чувствовала себя так комфортно, так хорошо, что и представить себе не могла. Как же я раньше жила без них. Они — моя семья и не важно, что в нас течет разная кровь. Только с ними я чувствовала себя дома.
Момент, когда нам Хосе позволил улизнуть от наших родителей и сходить в клуб, случился в ближайшую субботу. Моя мама весь день заставляла Хосе ходить с ней по магазинам (по крайней мере, так рассказал нам сам Хосе, но быть уверенной на сто процентов я не могла), а мы с Моникой, получив сообщение от него практически одновременно, радостно завизжали и стали готовиться к вечеру.
С самого утра выходного дня я зависала в тренировочном зале. Белоснежная амуниция безупречно сидела на моем теле, правда под ней мое тело покрылось испариной от долгих нагрузок. Мой партнер по фехтованию, друг и наставник — Альберто — парень лет двадцати с светлыми волосами и серыми, как тучи перед грозой, глазами нещадно выбивал из меня всю спесь. Выпады и защита, которые раньше давались мне легко, сегодня никак не могли мне поддаться. Парень это заметил и тое дело пускал в мою сторону замечания.
— Соберись, Андреа.
— Я пытаюсь, — пыхтела я, раз за разом уклоняясь от его выпадов.
В очередной раз молодой человек атаковал меня, и я не успев отскочить и выставить защиту, упала на паркет. Это было последней каплей: Альберто снял шлем и, подняв меня, откинул шпагу в сторону.
— Что с тобой такое? Ты где угодно, но только не здесь!
— Прости, — я запыхалась, от чего голос звучал отрывисто и с придыханием. — Я и в правду сама не своя.
— Что-то случилось? — Он сел на лавку, подобрал шпагу и уставился на меня.
— Просто все и сразу навалилось на меня. Мы повздорили с папой, и он сказал, что это последний мой год, когда я могу заниматься тем, что мне нравится.
— Ох, — он тяжело вздохнул и выпрямился. — Это и в правду плачевно. У тебя есть потенциал, и ты могла бы развивать его и дальше.
— Не могла, — прошептала я. — Прости, Альберто,
