Герцог подхватил верхнюю часть бокала, не дав вину расплескаться на пол. Да, именно так ему хотелось обхватить своими пальцами белую шейку Клеодель и сжимать, сжимать ее…
Впервые в жизни ему хотелось убить кого-то, и он был уверен в том, что это было бы справедливо — око за око.
Это стало бы расплатой за то, что убила сама Клеодель — его идеалы, которые она своей юностью и красотой возродила в его сердце. Идеалы, которые он растратил за годы своей беспутной, ужасной жизни.
Поскольку Клеодель казалась воплощением идеала женщины, он поместил ее в святилище своего сердца, которое до той поры оставалось пустым. Но она ограбила, осквернила это святилище, и он возненавидел ее за это с такой яростью, которой не испытывал ни разу в жизни.
Сидя в поезде, который вез его в Париж, герцог представлял удовлетворение, которое он мог испытать, если бы поддался первоначальному порыву и взобрался на тот балкон, а оттуда проник в спальню Клеодель.
Он принялся бы бить Джимми и пугать Клеодель до тех пор, пока они не стали бы умолять его о пощаде, стоя на коленях.
Хорошо, что он вовремя понял, что такая месть слишком примитивна. Поступив таким образом, он сам опустился бы до их уровня.
Месть, которую он придумал позже, была намного тоньше, умнее и гораздо больнее.
Совершенно очевидно, что Клеодель уже мечется, пытаясь понять, что случилось и почему ее жених до сих пор не дает о себе знать.
А ее отец уже развернул страницы «Таймс» или «Морнинг пост» и увидел напечатанное в газете извещение о том, что свадьба его дочери откладывается.
«Посмотреть бы, какое у него при этом стало выражение лица», — мрачно подумал герцог.
Он представил, какие вопросы станет задавать себе граф Седжвик, какие предположения и объяснения примется выдвигать вместе с дочерью.
Граф непременно пошлет в Равенсток-холл письмо, а затем и сам явится, чтобы встретиться с герцогом и потребовать объяснений.
Герцог не сомневался в том, что мистер Мэтьюс все сделает именно так, как ему приказано.
Теперь Седжвикам останется только ждать и пытаться самим найти ответы на вопросы, а тем временем в дом будут приносить все новые и новые свадебные подарки.
Герцог коротко хохотнул, и, поверьте, это был очень неприятный смех.
Да, месть, которую он придумал, была намного умнее, чем физическая расправа, и гораздо эффективнее. Когда он приступит к выполнению следующей части своего плана, начнется настоящий переполох, и слухи накроют аристократический Мейфэр словно торнадо.
А в центре этого торнадо окажется Клеодель, которую станут расспрашивать об истинной причине исчезновения жениха.
Улыбка на губах герцога стала еще шире.
Он услышал, как за его спиной открылась дверь, и обернулся.
Дверной проем озарился ярким светом, поэтому герцог поначалу не смог как следует рассмотреть вошедших. Он услышал голос своей сестры:
— А это Анна!
Леди Маргарита положила руку девушке на плечо.
— Анна, позволь представить тебе моего брата, герцога Равенстока.
Анна сделала реверанс.
Теперь, когда солнце осветило лицо Анны, герцог увидел, что она совсем не такая, как он ожидал.
Герцог был настолько очарован Клеодель, что решил, будто любая девушка, на которой он решит жениться, будет на нее похожа — милое личико, белокурые волосы и голубые глаза, которые кажутся такими наивными.
Но Анна была совершенно иной.
Стройная, выше среднего роста. Ее прикрытое прозрачной вуалью лицо поразило герцога — такого лица не было ни у одной другой женщины.
Анна была прелестна, но совершенно по-особому, и хотя герцог знал, как она молода, девушка казалась старше своих лет.
В ней была та особая, не подвластная времени красота, которую можно найти в античных греческих статуях или на фресках Древнего Египта.
Герцог заглянул в огромные глаза Анны — в них было нечто загадочное, он и не предполагал, что у юной девушки может быть такой взгляд.
Продолжая рассматривать Анну, герцог отметил ее прямой классический нос, а губы девушки были такой совершенной формы, словно их изваял великий древнеримский скульптор.
Но чего никак не ожидал герцог и что больше всего поразило его — это манера Анны держаться с таким достоинством, которое не всегда увидишь даже в особах королевской крови.
От Анны исходили внутренняя сила и власть — герцог не смог бы описать это ощущение словами, но прекрасно чувствовал его.
С первого взгляда на Анну герцог понял проблему, о которой говорила Маргарита, — такой девушке действительно было не место за глухими монастырскими стенами.
В голове герцога промелькнула странная мысль — ему захотелось сравнить Анну с экзотической птицей, посаженной в клетку, которая слишком тесна для нее.
Потом герцог мысленно одернул себя. Он приехал сюда, чтобы найти чистую и непорочную девушку, и сейчас она стояла перед ним.
Чувствуя, что должен начать разговор, он сказал Анне:
— Я знаю от сестры, что вы живете в монастыре уже десять лет?
— Это правда, монсеньор.
Герцог отметил, что она назвала его титулом, который закреплен за кардиналами, и понимал, что это комплимент, хотя не был уверен, благодарить ли за это самого себя или она сказала так просто потому, что он был братом настоятельницы.
— Вы счастливы здесь?
— Очень счастлива, монсеньор.
— Возможно, вы находите монастырскую жизнь несколько… странной в сравнении с той жизнью, что вели прежде?
Анна не ответила. Герцог понял, что она не замялась и не подыскивает слова — просто не желает отвечать.
Герцог перевел взгляд на сестру, и леди Маргарита пояснила:
— Когда Анна только появилась у нас, она предупредила, что ей строго запрещено рассказывать о своей прошлой жизни, и она ни разу не нарушила этот приказ.
Герцогу хотелось спросить, почему Анна должна оставаться такой загадочной, и тут же понял, что подобрал определение верно. «Загадочная» — слово, которое подходит девушке больше всего.
Да, в ней была загадка, была тайна — волнующая и глубокая.
Помолчав немного, герцог спросил:
— Послушай, Маргарита, можно ли мне поговорить с Анной наедине? Я думаю, ты сама захочешь объяснить ей, почему я здесь, но кое-что я предпочел бы озвучить сам.
Его просьба явно оказалась неожиданной для леди Маргариты. Она удивленно посмотрела на брата, после чего негромко ответила:
— Ты полагаешь, что это разумно — так спешить?
— Я не вижу причин медлить, к тому же у меня на это совершенно нет времени.
