— Ну, это не так уж страшно…
— Да. И как я сказал позже, у тебя была веская причина защищаться.
— О да! — Виктория, закрыв глаза, потерла виски. — Уверена, что была.
— Этот тип заявил, что, получив деньги, тебе следует бросить работать, найти мужчину и обзавестись детьми.
— Отвратительное заявление.
— Ну да, я пытался объяснить ему, что жительнице Нью-Йорка подобного говорить не следует.
— И он плохо к этому отнесся?
— Да. Сказал, что его тошнит от деловых женщин и что мир устал от женщин, ведущих себя как мужчины, от женщин, таскающих портфели, и что на самом деле женщины хотят сидеть дома, мечтая, чтобы о них заботились. — Лайн помолчал. — Эти галлы очень провинциальны. Что бы они о себе ни воображали.
— Очень мило, что ты за меня вступился.
— Вообще-то в моей помощи ты не нуждалась. Ты сама прекрасно за себя постояла.
— Дралась как тигрица? — Виктория бросила в кофе три кусочка сахара.
— Растерзала их в клочья. Когда ты покончила с ним, от этого француза не осталось ничего, кроме лужицы шампанского.
— Но я же не хотела. Правда не хотела.
— А вот он, похоже, уверен, что хотела. Встал и в гневе удалился.
— О Боже! — Допив кофе, Виктория налила себе еще. — Как по-твоему, он… безнадежно оскорблен? Ну должен же Пьер понимать, что мы сцепились по пьяной лавочке, а? Он очень чувствительный, да?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только очень чувствительный, инфантильный мужчина встает и уходит в разгар дискуссии. И это, как правило, означает одно: он избалован и не любит слушать, что ему говорят.
— Кажется, именно это ты ему и сказала, слово в слово.
Виктория застонала. Ей захотелось спрятаться под стол. Лайн прав. Она сказала именно это.
— Едва ли ему это понравилось. Хотя мне показалось смешным. Пьер Бертей — избалованный ребенок, и пора ему узнать об этом.
— Я тоже была права. И кажется, тоже готова съесть яйцо. — Прошла еще минута, и Виктория, охваченная паникой, круто развернулась. — Лайн? Он… не очень разозлился, нет? Ну, не настолько, чтобы отменить нашу сделку?..
— По-моему, ты как раз об этом и попросила его. — Лайн сочувственно улыбнулся.
Схватив телефон, Виктория выбежала из ресторана. Через несколько минут она вернулась, едва переставляя ноги. Оглушенная, села на стул.
— Ну? — поинтересовался Лайн.
— Он сказал, хорошо, что я еще не подписала бумаги, поскольку подобное соглашение требует длительного и серьезного анализа от обеих сторон.
— Сожалею, — тихо произнес Лайн.
Виктория уставилась на море. Она чувствовала, как к глазам подступают слезы.
— Ничего, — сдавленным голосом пробормотала она. На глазах показались слезы, и Виктория вытерла их салфеткой. — Я дура. Только и всего. А теперь, вероятно, я загубила свой бизнес.
— Да ну, ничего ты не загубила. Твой бизнес все еще у тебя.
— Все не так просто. Я только что поняла о себе нечто ужасное. С Пьером Бертеем я вела себя точно так же, как со всеми мужчинами, с которыми меня связывали какие-то отношения — деловые или личные. В какой-то момент я начинаю выкаблучиваться, а затем теряю человека. Я… как ты это называешь… задаю им жару. И они убегают. И разве можно их винить? То же самое я сделала с тобой и с Пьером… А ведь с ним я даже не спала…
— Ты же знаешь, как говорят: деловое партнерство — это своего рода брак. И если он распадается, это плохо. Во всяком случае, проблему ты определила. А ты всегда говоришь, что нельзя решить проблему, пока правильно не определишь ее.
— Я действительно так говорю? Господи! Сколько же всякой чуши я иногда говорю.
— И иногда это действительно правда. — Лайн встал.
— Куда ты собрался?
— Мы идем по магазинам. — Лайн протянул ей руку.
Виктория покачала головой:
— Я не смогу сейчас ходить по магазинам. Я разорена.
— Я покупаю, детка. — Лайн рывком поднял ее на ноги. — Ты мне — я тебе. В следующий раз, когда у меня сорвется какая-нибудь сделка, ты поведешь меня по магазинам.
— Это дорогостоящее предложение.
— А я ожидаю, что к тому времени ты будешь в состоянии позволить себе это. — Лайн обнял ее за плечи. — Мне нравится думать об этом вот в каком ключе, — продолжал он, небрежно забирая у Виктории очки и надевая их, — не каждый день теряешь двадцать пять миллионов долларов. То есть многие ли могут похвастаться подобной неудачей?
Наклонившись, Нико О'Нилли пристально вглядывалась в увеличительное зеркало: разделив волосы на пробор, она искала седые. Корни отросли миллиметра на три, и у самой кожи, среди более темных волос естественного цвета, вызывающе пробивались яркие и серебристые, поблескивавшие, как елочная мишура. Отличаясь от других и по структуре, эти волосы стояли торчком и слегка курчавились. Даже мощный фен уже не в силах был укротить их. Отрастая, они сопротивлялись краске, а когда Нико разобрала волосы на пряди, то обнаружила волосы, напоминавшие по цвету потускневшее серебро. Ее мать расплакалась, когда в тридцать восемь лет нашла первые седые волосы, и Нико помнила, как пришла в тот день домой и застала ее в слезах — она смотрела на выдернутые седые волосы.
— Я старая, ста-а-арая, — всхлипывала мать.
— Что это значит, мама?
— Это значит, что папа больше не будет меня любить.
Тогда, в свои пятнадцать лет, Нико сочла эту мысль смехотворной.
«Я никогда не опущусь до такого, — решила она. — Никогда не попаду в такое положение».
Со вздохом отойдя от зеркала, Нико вымыла руки. Несмотря на все усилия, она чувствовала себя словно постаревшей за минувшие полгода. Нико понимала: совсем этот процесс не остановить, когда-нибудь ее волосы поседеют и наступит менопауза. Но в последнее время все чаще спрашивала себя, на что она будет похожа, если отказаться от разнообразных инъекций, косметики и краски для волос. Теперь ей иногда явственно представлялось, что под привычными косметическими ухищрениями скрывается старая карга, не рассыпающаяся лишь благодаря клею и краске.
Овца в шкуре ягненка.
С другой стороны, овцы гораздо интереснее ягнят, хотя бы уже потому, что прожили долго и только после этого стали овцами. Ягнят съедают, овец — нет.
И на этой слегка ободряющей ноте Нико спустилась вниз.
Сеймур сидел в утренней столовой, изучая брошюры по недвижимости, посвященные дорогим особнякам в Уэст-Виллидже.
— Тебе действительно нужен дом побольше? — спросила она.
— Да. — Сеймур сделал пометку в одной из брошюр. — Сейчас недвижимость на Манхэттене — самое лучшее вложение средств. Если мы купим особняк за пять миллионов долларов и отремонтируем его, через десять лет он будет стоить пятнадцать. — Он поднял глаза. — Ты завтракала?
