– А как Джозеф объяснил свое столь долгое отсутствие, мистер Лефковитц?
– Этого я не знаю. Но на основании вашей информации все мало-помалу проясняется. Как я уже говорил вам, меня в тот момент не было в офисе, но я дважды разговаривал с отцом перед его смертью по этому поводу. Речь шла об уплате налогов и прочем. Помню, что отца сильно потрясло возвращение Джозефа; ведь он в течение многих лет считал его мертвым. Джозеф словно вышел из могилы. Интересная история, не правда ли?
– Мистер Лефковитц, – с нетерпением вмешалась Анна, – пожалуйста, скажите нам, где мы можем найти Джозефа сейчас?
– Мисс Келли, вы мне предлагаете нарушить конфиденциальность клиента.
– Но мы хотели бы знать это.
– Простите, но здесь я должен прервать свой рассказ. Моя история кончается именно здесь.
– Тогда хотя бы скажите, жив он или нет?
– Фирма прекратила представлять интересы Красновских с 1960 года. Больше я вам ничего не могу сказать.
Вежливо, но твердо Лефковитц дал понять, что дальнейшие расспросы уже ни к чему не приведут.
– Мистер Лефковитц, – настаивала Анна, – я хочу сказать, что мы не продвинулись в своих поисках.
– Как знать. Записи в фондах Красновского доступны. Это и есть подсказка, мисс Келли.
С этими словами Лефковитц передал папку Филиппу и, поклонившись, вышел.
Анна с Филиппом последовали за ним. В кабинете были две двери, чтобы ожидавшие в приемной не могли встретиться с теми, кто выходил из кабинета. Адвокат вывел посетителей через вторую дверь, и они оказались в небольшой гостиной, которая также была уставлена полками с книгами. Адвокат решил задержаться в этой комнате.
– Моя личная библиотека. Это все материалы по холокосту.
Анна принялась разглядывать корешки бесчисленных томов.
– Похоже, что вам пришлось заняться самым настоящим исследованием.
– Тема обязывает. Она привлекает меня не только из соображений гуманности. С точки зрения юриспруденции холокост – величайшее преступление во всей истории человечества. Десять миллионов человек были убиты и ограблены сотней тысяч разбойников. Сумма ущерба сегодня равна триллионам долларов, не считая недвижимости. Причем назад было возвращено меньше одного процента. Как еврей, я подавлен, как юрист – увлечен.
– Просто никого не осталось, чтобы требовать возмещения убытков.
– Совершенно верно. Целые города были уничтожены в лагерях. Только очень немногие выжили после войны, но они встретились с бессердечием и бюрократизмом. А награбленное по-прежнему находится в неправедных руках. В швейцарских банках никто не может коснуться этого золота.
– Может быть, это объясняет хоть в какой-то мере причины холокоста? Похоже, что это убийство из корыстных целей.
– Ничто не может объяснить причины подобного преступления. Но добыча действительно была огромной. Она шла из Освенцима и других лагерей в третий рейх, главным образом – в управление контрразведки.
У дверей Лефковитц пожал им руки, сказав на прощание:
– Надеюсь, вы его найдете. После всего, что вы знали, это было самым главным достижением.
– Что вы имеете в виду?
– Вы установили, что Джозеф Красновский вернулся из царства мертвых.
– Ты уверен, что этих сведений достаточно, чтобы напасть на след? Ведь прошло более тридцати лет, – нерешительно спросила Анна Филиппа.
– Все, что нам остается, – это надежда, – пожал в ответ плечами Филипп. – Мои адвокаты сделают все, чтобы уцепиться даже за самый малый след, о котором говорил Лефковитц. А пока запасись терпением.
– Мне кажется, что я все ближе и ближе подбираюсь к нему.
Квартира Филиппа поражала своеобразной элегантностью. Мебель – смесь антиквариата и модерна. Картины – в основном абстрактная живопись в спокойных серых тонах – на стенах кремового цвета. Огромные окна давали великолепное освещение, а с высоты пятнадцатого этажа открывался потрясающий вид на парк.
– Не могу передать тебе, что я почувствовала в тот момент, когда Лефковитц отдал мне фотографию, – продолжила разговор Анна. – Нечто неведомое открылось во мне для самой себя.
– Анна, научись управлять своими эмоциями. Мы почти достигли цели, так что всякое может быть, и надо держать себя в руках.
– Но как? Все происходящее просто сводит меня с ума. Я не перестаю думать об этом даже во сне, Филипп. Только ты помогаешь мне оставаться в норме.
Он обнял ее сильными руками.
Анна тут же почувствовала, как нужен ей он, с его силой и уверенностью. С тех пор как она нашла дневник в сейфе матери, по-настоящему только Филипп продолжал расследование. Постепенно Анна отошла на второе место, погрузившись почти полностью в свои смутные переживания.
Она, всю жизнь занимавшаяся журналистскими расследованиями, с радостью передала бразды правления своему любовнику.
Выпустив Анну из объятий, Филипп мягко произнес:
– Давай что-нибудь выпьем. А может быть, сходим куда-нибудь?
Анна отрицательно покачала головой.
– Я не совсем хорошо себя чувствую. Мысленно я все время возвращаюсь к тому, что сказал Лефковитц. Неужели у евреев забрали безвозвратно все их имущество?
– Похоже на правду.
– Но куда же делись эти сокровища? Ведь почти всех нацистов схватили и осудили. Неужели ни с кого нельзя потребовать взятое назад?
– Это не так легко сделать. Они же не оставили награбленное просто так?
– Так где же все это? Как сказал Лефковитц, в основном в швейцарских банках. А часть награбленного была уничтожена во время войны. Определенное количество разошлось среди союзников, когда подбиралось в качестве трофеев все, что плохо лежало; часть спрятана в заброшенных шахтах, на дне озер, в пещерах на оккупированных в прошлом территориях. – Филипп подошел к бару и занялся коктейлями. – Награбленное также осело в Латинской Америке, куда нелегально переправлялись немало фашистов. Но швейцарские банки – это самое надежное. Почти до самого конца войны именно нейтральная Швейцария находилась под непосредственным влиянием фашистской Германии. Там легче всего было спрятать награбленное. – Филипп налил два мартини и передал бокал Анне. – Кстати, до войны большинство богатых евреев также хранили именно в швейцарских банках свои сбережения. Во время холокоста эти счета не аннулировались, а так и оставались в банке, который уже давно выполнял роль государственного департамента.
– Так ты хочешь сказать, что все богатства по-прежнему находятся в Швейцарии? – неуверенно спросила Анна.
– Сомневаюсь. Думаю, что через несколько лет после войны эти люди приехали и спокойно забрали все.
– Омерзительно.
– Пожалуй.
– Так значит, так и было, как говорил Лефковитц?
– Вероятно.
– А почему ты обо всем этом знаешь так много? – спросила Анна. К мартини она не притронулась.
– Холокостом я интересовался не меньше этого адвоката.
– Но ты же не еврей.
– Нет.
– Так почему же тебя интересуют нацисты? И откуда у тебя такая осведомленность о холокосте?
Филипп не ответил, а только поднял бокал с мартини к свету и начал внимательно рассматривать, как алкоголь оставляет маслянистый след на стеклянных стенках.
– Филипп, ты что-то скрываешь от меня, – Анна поставила бокал на стол и подошла к нему. – Пожалуйста, скажи мне правду.
– Я тебе говорю только правду, – произнес Филипп тихо. Его красивое лицо стало неожиданно непроницаемым.
– Нет. Ты обманывал меня. Обманывал с самого начала.
– И в чем же я тебе лгал?
– Не знаю, но здесь что-то не так. Твои интересы никогда не совпадали с мамиными или с моими. Ты ищешь нечто иное.
– Нет. То же самое, Анна, то же самое.
– Неправда. У тебя есть какой-то свой план, о котором ты мне ничего не рассказываешь.
Филипп повернулся и подошел к мраморному пьедесталу с бронзовой женской головой. Глаза женщины были закрыты. Наверное, это был символ смерти. Он провел рукой по поверхности скульптуры, стоя спиной к Анне. Она почувствовала внутреннюю борьбу в душе возлюбленного, словно он сомневался, говорить правду или нет.
Правду? А может быть, еще одну ложь? Анна ждала, чувствуя, будто какая-то пружина сжимается в груди.
Но когда Филипп повернулся к Анне, лицо его ничего не выражало.
– У тебя нет никаких оснований в чем-то подозревать меня, Анна.
Она почувствовала, что готова разрыдаться, и бросилась к двери.
– Анна! – Филипп устремился за ней следом и перехватил на полпути, развернув к себе лицом. – Почему ты не веришь мне? Почему?
– Потому что знаю, что ты обманываешь меня. Я уже могу разобраться, когда ты что-то от меня скрываешь.
Филипп наклонился, чтобы поцеловать Анну.
– Нет! – вскрикнула она и попыталась высвободиться из его сильных объятий. Но все оказалось напрасным. Его губы заглушили крик. Он поднял Анну и понес к постели.
Они любили друг друга при расшторенных окнах с видом на нью-йоркское небо. Такого Анна не испытывала даже с ним. Филипп шестым чувством угадывал, что ей нужно, и предупреждал любое ее желание. Когда все кончилось, Анна расплакалась, будто освободившись наконец от страшного напряжения.
