Позади нас скрипит пол, и Кара отпускает меня, вытирая глаза. Парни просачиваются в комнату, тихо и осторожно, словно не уверены, что им делать или говорить.
— Я бы никогда не изменил ей, — мой взгляд падает на Адама, хотя он смотрит в пол. Может, он и расстался с Кортни, но это не значит, что то, что произошло, или то, что, как все думают, произошло, не причинило ему боли. — Адам, я клянусь, я не…
Он обнимает меня, обнимает так, как я и не знал, что мне нужно.
— Я знаю, Картер. Знаю.
— Мы все знаем, — Кара опускается на край кровати, в ее руках маленькая бархатная коробочка. Она открывает крышку, рассматривая сверкающий бриллиант внутри, кольцо, которое она помогла мне создать для Оливии еще в мае.
Я забрал его на прошлой неделе и несколько часов перепрятывал его, пока Оливия была на работе, выбирая одно место, а через пять минут передумывал и выбирал другое, которое, по моему мнению было лучше. Неудивительно, что Каре каким-то образом удалось найти его, и у меня нет сил злиться на то, что она рыскала по вещам.
Она убирает одежду Оливии в сторону и похлопывает по месту рядом с собой. Когда я занимаю его, она сжимает мою руку.
— Мы поможем тебе во всем разобраться, но ты должен рассказать нам, что произошло.
— Я не знаю, с чего начать, — признаюсь я. Я влип по уши, и я понял это в ту секунду, когда ко мне вчера вечером подошла Кортни.
— Начни с самого начала.
Моя грудь раздувается от вдоха, что вроде как должен придать мне сил.
— Олли, она… она разрешала мне сделать фотографии. Слишком много фотографий. Фотографии моей любимой девушки в моих любимых позах за все эти месяцы.
— Что за фотографии?
Мое горло сжимается, когда я смотрю на свои руки на коленях. Это был наш секрет, и я думал, что так будет всегда.
— Фотографии ее. Нас…
— О, черт, — Эмметт закрывает лицо руками, когда Кара вздыхает.
— Скажи мне, что ты не хранил их в своем телефоне, — умоляет меня Адам.
Отчаяние в моем лице говорит само за себя.
Я хранил фотографии в своем телефоне. Пароль, который я выбрал для блокировки папки, был чертовски глупым. Один-ноль-два-два. День рождения Оливии. Слишком предсказуемо, и простой поиск в Гугле подскажет вам этот ответ. Для обычного человека это было бы не так просто, но, будучи со мной, она оказалась в центре внимания, а значит, мир знал о ней больше, чем нужно. Моя вина.
Именно об этих вещах напомнила мне Кортни, когда держала телефон перед моим лицом, с экрана которого на меня смотрела фотография моей прекрасной девушки. Когда я понял, что сделаю все, что потребуется, чтобы защитить Оливию.
В понедельник у меня есть один час.
Один час до ее возвращения с работы, когда она будет в этом доме одна.
На час дольше, чем мое тело, как оно говорит мне, может вытерпеть, но оно все равно каким-то образом ждет.
Один час, пока мои ноги не начнут стучать по лестнице, открывая каждую свободную спальню, и остановятся, когда я дойду до последней двери.
Я не знаю, какого хрена здесь делаю. У меня нет слов, и у меня, блять, до сих пор нет ответов. Я знаю только, что без нее у меня нет ничего, ни черта, даже сердца, и я не выживу без нее.
Сумка, которую она собрала сегодня утром, лежит на полу, кровать в беспорядке, прикроватная тумбочка завалена салфетками. Дверь в соседнюю ванную комнату сломана, сквозь щель просачивается свет, слышен звук работающего душа.
Кровь барабанит в ушах, а сердце пытается выскочить из горла, когда вода останавливается, погружая комнату в тишину.
Лишь на кратчайшее мгновение.
Нежный, тихий плач Оливии пронзает воздух. Такой одновременно болезненный и прекрасный звук. Я его, блять, ненавижу.
Меня покидают все здравые мысли, когда я двигаюсь на звук, к своей малышке. Я не помню, что пришел сюда, чтобы сказать, только то, что я люблю ее, так чертовски сильно. Что мне жаль. Что я не могу быть без нее.
Что мне нужно, чтобы она вернулась домой.
Я вхожу в ванную, и мое сердце разрывается от увиденного: Оливия завернулась в полотенце, ее волосы мокрые и почти черные после душа, они рассыпаны по плечам. Она сидит на полу в ванной, закрыв лицо руками, и плачет.
Я опускаюсь перед ней на колени, мои пальцы обхватывают ее предплечья, и она, задыхаясь, резко поднимает голову. Она вскакивает на ноги, прижимая полотенце к груди, и яростно хлопает по щекам, вытирая слезы. Это бесполезно — она рыдает сильнее, громче, и, клянусь, часть меня в этот момент умирает.
Я тянусь к ней, потому что мне нужно ее обнять, но она выскальзывает из моих рук и убегает в спальню, дрожа забивается в угол, словно боится меня.
— Олли, — умоляю я. — Иди сюда, детка.
Она закрывает лицо, мотает головой туда-сюда, а когда я снова шепчу ее имя и ее глаза открываются. В них нет злости, и, черт возьми, лучше бы она была. Там только сокрушение. Разбитые куски ее сердца отражаются прямо в ее взгляде.
Ее дрожащая рука поднимается, она указывает на дверь.
— Тебе нужно… тебе нужно уйти, — ее глаза закрываются, слезы заливают ее лицо. — Пожалуйста, Картер.
— Эй, — еще одна трещина в моем сердце от того, как она пытается забиться в угол, когда я подхожу к ней, будто она пытается исчезнуть прямо в стене. Я заслужил это. Страх, который возникает, когда она слишком близко ко мне, как будто я могу сломать ее еще больше, но я все равно делаю шаг вперед, беря ее лицо в свои руки. Я чертовски несовершенен, это ясно. Я постоянно совершаю ошибки, и она продолжает любить меня, несмотря на них. Я стану лучше, для себя и для нее. Я собираюсь все исправить, даже если это не произойдет прямо сейчас. — Послушай меня. Пожалуйста.
Ее нижняя губа дрожит, а зубы прикусывают ее в слабой попытке подавить дрожь, когда ее взгляд наполняется душевной болью. Ее грудь поднимается и опускается в ритме с моей, мы оба боремся за воздух, пытаясь дышать полной грудью, и у нас не выходит.
— Прости меня, Оливия.
Ее глаза закрываются, слезы продолжают литься, и я провожу пальцем по ее нежной, сырой коже, заставляя ее снова открыть глаза.
— Мне жаль, что я не соображаю ясно. Мне жаль, что я не мог говорить вчера, что я до сих пор не могу найти слов, чтобы объяснить тебе все это. Мне жаль, что мое молчание сказало за меня то, что не является правдой.
— Разве нет? — шепчет она. — Потому что твое молчание заставляло меня чувствовать, что меня недостаточно, Картер. Оно увековечило чувство, от которого мы так старались избавиться, но оно вернулось сегодня утром с этими фотографиями, с этими статьями, — она поднимает взгляд к потолку, а затем отпускает его на меня. От боли, читающейся в них, мой живот словно пронзает нож. — Ты знаешь, что они говорят, не так ли? Они говорят, что вердикт вынесен. Оливии Паркер недостаточно для Картера Беккета. Они говорят, что я должна была знать об этом, ведь они все время об этом говорили.
Оливия убирает мои руки со своего лица, пытаясь пройти мимо меня. Моя рука обхватывает ее руку, я притягиваю ее к себе. Ее глаза цвета мокко расширяются, когда она смотрит на меня, и когда я прижимаю ее к стене, она не может дышать, и я вижу, как пульсирует вена на ее шее. Я нежен с ней настолько, насколько это возможно, но на ее слова во мне будто что-то щелкает.
— Тебя всегда было достаточно. Всегда. Тебя достаточно настолько, что это просто невероятно.
— Это совсем не то, что я чувствую сейчас. Я чувствую себя никчемной, Картер. Никчемной и такой чертовски пустой, — она смотрит в сторону. — Разбитой. Ты построил меня, но ты также тот, кто разрушил меня.
Ее губы приоткрываются, когда слезы скатываются из уголков моих глаз. Я моргаю, и они бесконтрольно падают. Вместе с ними начинают быстрее и сильнее падать слезы Оливии.
— Я восстановлю тебя, Оливия. Я обещаю тебе.
— Как? — прошептанное слово задушено странной смесью надежды и неверия.
