рисунки. Она снова извиняется.
— А ты?
— Я позвонила, поблагодарила и попросила проведать меня, как только у неё появится возможность.
Стало быть, уже простила?
— Пусть что-нибудь вкусненькое захватит, — хмыкнув, отвечаю. — С пустыми руками к болеющим непринято ходить. Ась, а ты вообще зла ни на кого не держишь? — таращусь прямо перед собой, обеими руками прижимая Тимку.
— Мама Аня говорила, что люди — не злые, просто…
Жилищный вопрос их, видимо, испортил? Как некстати-то. Вспомнилось и никуда не исчезает. Классик был очень мудр и чрезвычайно прозорлив, а мы по-прежнему глупы, хотя много полезно-бесполезного читаем, но ни черта не понимаем, а к пониманию ни на йоту и не приближаемся.
Три дня прошли, словно этих суток не бывало. Юрьев пашет, изображая деятельность, при этом строчит сообщения, забрасывает ими чат, а я, как обожравшаяся молодой листвы, похожая на любительскую колбаску, гусеница, разминаю толстые бока, валяясь поперёк кровати:
«Ой, какой же он дура-а-а-а-к!».
Громкий, уверенный, ритмичный стук в полотно двери немного отрезвляет и вынуждает голову от матраса оторвать.
— Добрый вечер! — шёпотом здоровается Костя, придерживая под головку спящего на его груди ребёнка. — Разбудил?
— Его нет, — смотрю начальнику в глаза и почему-то улыбаюсь. — Я не спала.
А если без лишней скромности — я нагло скалюсь!
— Я к тебе.
— Что ты хотел? — не пропускаю и не приглашаю внутрь.
— Позволишь? — шеф делает широкий шаг и прижимает спинку крестника к моей груди. — В чём дело?
— Нет, — никуда не двигаюсь и не прогибаюсь. — Уходи.
— Юрьева, конец игры. Оль, честное слово, это даже раздражает…
— Костя, будь добр, возвращайся к себе. У меня ничего нет, угостить нечем, а муж отсутствует. Пока твоя жена в больнице, ты шаришься по гостиничным этажам, отыскивая номера, в которых…
— Завязывай и впусти меня. Если нас послушать, так можно черт-те что вообразить.
— Иди к жене, — настаиваю, откровенно издеваясь.
— Никто не поверит, что у нас с тобой были отношения или ещё чего. Какого…
— Мужа нет дома, Костя. Ты завалил ко мне и прешь напролом, ни черта не замечая. Что надо?
— Посиди с ним, — протягивает мне ребёнка. — Я хочу съездить домой, чтобы забрать некоторые вещи. Мы с Тимофеем задержимся в этом месте на очень неопределенный срок. Того, что я взял, оказалось недостаточно.
Не предусмотрел, по-видимому? Да как же так?
— С чего такие мысли?
— Асе удалили правый яичник, Юрьева. Её операция не простая и…
— От меня-то что ты хочешь, босс?
— Присмотри за сыном, пока я не вернусь.
Теперь я стала крёстной, дешёвой нянькой, сестрой-хозяйкой и той, на которую шеф может всё, что угодно, возложить?
— Жена знает?
— Да. Ты о чём?
— О том, что ты ещё раз отдаешь ребёнка.
— Ася не возражает. Лёль, Тимофей — мой сын и я его не отдавал. Она не поняла. Температурила и кричала. Чего только в лихорадке не увидишь!
— И что? Объясни, но только так, чтобы она шёпотом не спрашивала у меня, не бывшая ли её сыночку к себе взяла. Она его мать, а ты, вроде как, законный муж, причем с финансами и связями. Девчонке тяжело с таким тягаться. Какие же вы сволочи, мужики!
— Не начинай. Я не Юрьев, церемониться с тобой не буду, поэтому скажу, что думаю и как есть.
Пожалуй, обойдусь. Пусть оставляет мальчугана и проваливает.
— Он наеден, искупан и переодет, — он гладит детскую макушку. — Блин, не хочу с ним расставаться.
— Разберусь. Свободен!
— Он спит и…
— И? — я аккуратно принимаю мальчугана, который приоткрывает тёмный глазик и сонно смотрит на меня. — Тише, детка, я сейчас положу тебя.
— Вернусь завтра утром. Буду очень рано.
— Не гони. И не беспокойся, я не передам барбосика Фролову. Мать всё же лучше, чем отец. Если ты писюше ничего не разболтаешь, то проблем не будет. А Юрьев знает?
— Нет.
— Не боишься, что твоя охрана взбесится и поднимет бунт? — поднимаю бровь. — Ему стоит сказать. Он планирует сегодня вернуться домой, по крайней мере, об этом написал в последнем сообщении. Приедет, а тут…
— С этим разберешься собственными силами. Ты смелая! Ты ведь не боишься дёргать мужика за хвост, — он наклоняется над сыном, чтобы на прощание поцеловать. — Папа скоро приедет, парень.
— Давай уже, — отступаю и даже выставляю руку. — Долгие проводы — лишние слёзы.
— Спасибо!
Похоже, Ася всё-таки права. У Кости пока не диагностирована мания забывать мальчишку в чужих, но надёжных и сознательных руках.
Спокойный парень. Спит, подняв ручонки вверх и повернув головку на бок. Пускает слюнки на Ромкину прохладную подушку, сжимая пальчиками мягкий кончик наволочки. Отставив локоть, упёршись им в матрас, слежу за ним, прислушиваясь к ровному, но шумному дыханию ребёнка. Мальчишка тихо стонет и жалобно скулит. Боже мой, какой же он смешной и милый. Его дыхание профессионально гипнотизирует, мой разум сразу успокаивается, тут же расслабляется, сбрасывая все зажимы, а напоследок, помахав рукой, куда-то отлетает…
* * *
*Супрéмум (лат. supremum, терм.) — точная верхняя граница.
*Ѝнфимум (лат. Infimum, терм.) — точная нижняя граница.
*МКБ — международная классификация болезней
То же время
«Твоя Лёлька находится под надёжной защитой, а главное, вместе с неподкупной маленькой охраной» — прочитываю в сотый раз простое сообщение, которое прислал мне почему-то дважды босс.
У Кости кнопку, видимо, заело или он просто издевался, когда подобную херню одним здоровым пальцем, вслепую, на коленке, довольно быстро сочинял:
«Полагаю, ты не станешь возражать, если Тимофей переночует с вами?».
И это, я так понимаю, был вовсе не вопрос.
«Соррян, старик. Но так уж получилось. Мне жаль, если вдруг нарушил твои планы с Олей, своей неуправляемой кормой задев надёжную и крепкую семью. Надеюсь, что ковчег пока стабилен. Увы, но это вынужденная мера. Дети, как оказалось — я этого не знал, братуха, большие модники. И даже пацаны, как это ни странно. Тимке, представь себе, необходимы десять пар штанов, при этом разной, мать твою, расцветки, столько же каких-то боди — в мою бытность это называли кратко „ползунки“, а про подгузники вообще молчу. Тряпки, марлечки, клеёнки и полиэтилен — чтоб ты знал! — давно „вчерашний день“. Даже Цыпа в этом шарит. Короче, сын портит одноразовые труселя со скоростью сверхзвука. Поел, икнул, срыгнул, немного побурчал желудком, потряс кишечником, а напоследок громко пукнул. И был таков засранец. Последствия необратимы, Ромка. Он „рвёт“ и пачкает бумажные трусы. Хочу заметить, это очень дорогое удовольствие. Что скажешь, Юрьев: конструктив и возражения или „босс, так точно“? „Костя“, хорошо?».
Я вижу очень много букв и ощущаю
