— Наглец, каких свет не видывал, — не унимался папа.
Потом, к счастью, замолчал.
— Хочешь чаю? — спросила я у плеча Дэниэла.
— А где у нас хрустящие блинчики? — грубо перебил папа.
— Какие блинчики?
— По средам у нас всегда хрустящие блинчики.
— Но сегодня четверг.
— Да? Ладно, где тогда тушеное мясо?
— А что, по четвергам на обед всегда тушеное мясо?
Ответом мне был скорбный взгляд.
— Прости, папочка, через неделю я освоюсь на кухне. Может, сегодня вечером согласишься на пиццу?
— Ту, что заказывают по телефону? — встрепенулся папа.
— Да, — подтвердила я. Интересно, а какую же еще?
— Не из морозилки? — с трогательной надеждой уточнил он.
— О господи, нет, конечно.
— Отлично, — возрадовался он. — А пива можно?
— Разумеется.
Видимо, у папы сбывалась давняя мечта. Мама бы таких фокусов не допустила.
Я позвонила в доставку пиццы. Папа завладел телефонной трубкой, чтобы лично обсудить с тем, кто готовит пиццу, все возможные варианты.
— Что такое анчоусы? Давай-ка я парочку попробую. А каперсы что такое? Ясно, и их тоже брось штучки две-три. Как думаешь, эти самые анчоусы (он произнес «анчовусы») можно смешивать с ананасами?
Я восхищалась долготерпением Дэниэла, но в глаза ему пока смотреть не отваживалась.
Привезли пиццу и пиво, и мы втроем уселись за кухонный стол. Как только все было съедено, папа снова начал поглядывать на Дэниэла. Напряжение нарастало.
Прямо на Дэниэла он не смотрел, только злобно косился, когда тот смотрел в другую сторону. Стоило Дэниэлу повернуться, как папа быстро отводил глаза. Дэниэл чувствовал на себе недобрые взгляды и решил попробовать застичь папу врасплох. Он сидел, безмятежно потягивая пиво, и вдруг резко оборачивался к папе, который буравил его глазами. В следующее мгновение папа тоже отворачивался и с невинным, как у ангела, лицом потягивал свое пиво.
Это продолжалось несколько часов — так, во всяком случае, мне показалось.
Обстановка накалилась настолько, что, покончив с пивом, мы поспешно открыли бутылку виски.
Несколько раз, когда папа поворачивался к телевизору, чтобы нанести очередное оскорбление вещавшему с экрана политическому деятелю («высунь-ка язык, чтобы мы увидели черную полосу посередке от этого твоего подлого вранья!»), Дэниэл принимался делать мне энергичные знаки, гримасничать, кивать головой на дверь, намекая, что нам надо выйти в другую комнату. Вероятно, в гостиную, чтобы завершить начатое в прошлый раз.
Я его игнорировала.
Наконец папа решил пойти спать.
К тому времени мы все порядочно напились.
— Ты что это, вздумал всю ночь у нас торчать? — спросил папа Дэниэла.
— Нет, — ответил тот.
— Ну, так и проваливай, — заявил папа, вставая из-за стола.
— Мистер Салливан, вы не возражаете, если я скажу Люси два слова наедине? — вежливо спросил Дэниэл.
— Возражаю ли я? — взвился папа. — После того, что вы тут вытворяли позавчера вечером, я еще как возражаю!
— Прошу прощения, — смиренно сказал Дэниэл, — и могу вас уверить: больше подобное не повторится.
— Обещаешь? — строго спросил папа.
— Честное слово, — торжественно произнес Дэниэл.
— Ну ладно, — смилостивился папа.
— Спасибо, — поблагодарил Дэниэл.
— Помните, я вам поверил, — грозя нам пальцем, заявил папа. — Больше никакого баловства!
— Ни в коем случае, — подтвердил Дэниэл. — Ни баловства, ни озорства, ни шалостей.
Папа взглянул на него с явным подозрением, будто раздумывая, не дурачат ли его, но Дэниэл сделал сверхчестное лицо, дескать, вы, мистер Салливан, можете доверить мне свою дочь.
Не вполне убежденный его спектаклем, папа пошаркал к себе.
Разумеется, я ожидала, что Дэниэл бросится на меня, как только за папой закроется дверь, и была крайне обескуражена, когда он этого не сделал. Я с нетерпением ждала, как буду защищать свою честь и потом весь вечер называть его извращением.
Но он совсем сбил меня с толку тем, что только нежно взял меня за руку и мягко сказал:
— Люси, я хочу поговорить с тобой об одном важном деле.
— Ах да, — язвительно отозвалась я. — О моей… хи-хи… квартире.
Как и всякая женщина, я понимала, к чему он клонит.
— Да, — кивнул он. — Надеюсь, ты не подумаешь, что я сую нос, куда не просят, — то есть именно так ты и думаешь, — но, пожалуйста, пока не отказывайся от нее.
Я очень смутилась: я действительно не ожидала, что он пожелает говорить со мной о моих жилищных проблемах.
— Но почему? — спросила я.
— Я прошу только об одном: не спеши туда, откуда потом не сможешь выбраться.
— Я и не спешу.
— Нет, спешишь, — возразил этот мерзавец. — Сейчас ты слишком расстроена, чтобы принять взвешенное решение.
— Еще чего, — пробурчала я, и глаза мои наполнились слезами.
— Вот, вот, — сказал он. — Посмотри на себя.
Может, кое в чем он был и прав, но сдаваться без боя не хотелось.
Я отхлебнула большой глоток виски и спросила:
— Но какой в этом смысл? Жить у папы и платить за пустую комнату?
— Может, через какое-то время тебе не захочется жить у папы, — предположил Дэниэл.
— Не говори глупостей, — возразила я.
— Ну, вдруг, например, вернется твоя мама. Может, они с папой помирятся.
— Вряд ли, — хмыкнула я.
— Ладно, пусть, а представь: поехала ты в город, на последний поезд в метро не успела, а тратить тысячу фунтов на такси до Эксбриджа не хочешь? Разве не разумно иметь на такой случай комнатку в самом центре, на Лэдброк-гров?
— Но, Дэниэл, — безнадежно сказала я, — не будет больше никаких вечерних поездок в город. Эта часть моей жизни прошла. Еще виски хочешь?
— Да, пожалуйста. Люси, я за тебя беспокоюсь, — с озабоченным видом продолжал он.
— Не беспокойся, — разозлилась я. — И не надо делать такое лицо, я тебе не одна из… из твоих женщин. Очевидно, до тебя не доходит, как серьезно то, что произошло с моей семьей. Моя мать бросила моего отца, и теперь я полностью в ответе за него.
— Каждый день у кого-то матери бросают отцов, — возразил Дэниэл. — И отцы как-то справляются сами. Им вовсе не нужно, чтобы ради них дочери отрекались от всего и вели себя так, будто постриглись в монахини.
— Дэниэл, я хочу ему помочь, для меня это не жертва. И я должна это сделать, выбора у меня нет. Неважно, если по вечерам я больше не смогу ходить веселиться. Мне и так в последние месяцы жилось невесело.
Я чуть не прослезилась при мысли о собственной добродетели и дочерней преданности.
— Прошу тебя, Люси, повремени хотя бы месяц.
В отличие от меня, Дэниэл не особенно растрогался.
— А, ну ладно, — согласилась я.
