— Вполне возможно.
— В последние годы я не появлялся на публике, — продолжал он. — Я не великий комбинатор, иногда моя правая рука не знает, что делает левая…
— Смешно слышать такое от пианиста.
— Это животное не знает, что будет впереди. А мы знаем. Я — за средний путь.
— Ты не средний! Середина — это посредственность.
— Нет. Есть и другая середина.
— Какая?
— Выживание.
На следующий день мы планировали принять участие в загоне быков. Быка доньи де Ларочей вместе с пятью другими собирались выпустить на волю и дать пробежать по окраинным улицам Малаги, гонясь за несколькими отчаянными храбрецами, несущимися впереди. Затем мы должны были встретиться на арене, где шесть неистовых быков будут ждать в темных загонах схватки за главный приз. Цветок доньи де Ларочей должен был выступать вторым.
Однако в последнюю минуту мероприятие отменили, и никто не знал почему. Мы с Аль-Серрасом пошли бродить по кварталу. На узкой улочке, зажатой между высокими стенами домов, перегороженной веревками, на которых сохло белье, нас окружила группа мужчин в темных штанах, застиранных рубашках апаш и черных кепках. Аль-Серрас, всегда привередливый в одежде, а с годами превратившийся в настоящего франта, резко выделялся на их фоне. Вдруг невысокий паренек с вьющимися рыжими волосами схватил Аль-Серраса за галстук и рванул его к себе. Второй в это время схватил Аль-Серраса за руки.
— У моей подружки и то руки грубее, — взвизгнул фальцетом он, показывая приятелям на тщательно отполированные ногти пианиста.
Мне казалось, я перенесся в далекое детство, на школьный двор. Они просто расстроены отменой зрелища, пытался я уверить себя, но их пристальные взгляды говорили о другом. У одного из парней под рубахой топорщилось что-то, похожее на пистолет. Другой держал в кулаке шейный платок.
— Кем ты работаешь? — спросил рыжий. — Что делаешь?
Аль-Серрас молчал.
Парень потянулся к поясу — к моему великому облегчению, там был не пистолет, а молоток. Но облегчение длилось недолго, так как незнакомец, крепко ухватив Аль-Серраса за запястье, принялся размахивать молотком:
— Почему у тебя такие белые ручки?
Аль-Серрас не шевелился и, как слепой, стоял с вытянутой рукой. Но тут его мучитель отстал от него и обратился ко мне.
— А что ты скажешь? — требовательно дернул он меня за руку.
— Я сборщик оливок, — сказал я.
— С такими руками? — расхохотался он.
Я вырвал у него правую руку и ладонью вверх протянул ему левую:
— Я левша.
— Вот это другое дело, — похвалил он, любуясь мозолистыми подушечками на кончиках пальцев. И уточнил: — Гранада?
— Кампо-Секо. Недалеко от Барселоны.
В конце улицы раздался свист. Рыжий выпустил мою руку, и бандиты молча двинулись прочь, оставив нас с Аль-Серрасом, потных от страха, под бельевыми веревками.
— Хочешь пить? — спросил Аль-Серрас.
— Не то слово.
Мы нашли убежище в кафе. Вяло перешучиваясь, чокнулись за то, что не обмочили штаны перед лицом опасности. Но избавиться от пережитого страха было непросто.
После первой рюмки Аль-Серрас притих, и я решил, что он все еще вспоминает стычку с хулиганами. Но я ошибся.
— Донья Лароча, — печально промолвил он, — уже не та. Пока что она оказывает мне помощь, но недостаточно.
Я сочувственно кивнул:
— Еще по рюмочке?
— Спасибо. Не откажусь.
Мы выпили по второй. Он не спорил, когда я заплатил и за третью. Но заказывать по четвертой я отказался. Тогда Аль-Серрас неуверенно встал и велел мне придержать столик, пока он не вернется. Со своего места я видел, как он вынул из кармана какую-то разрисованную бумагу и стал размахивать ею перед прохожими.
Толпа, направлявшаяся на запад, к арене, густела. Аль-Серрас метался от одного человека к другому, жестикулировал, хлопал собеседников по плечу и показывал на свой карман. Я окликнул его, но он отмахнулся — сиди на месте. Я бросил взгляд на часы.
Меня распирало любопытство. В конце концов я не выдержал и выскочил к нему на тротуар. Молодой парень в парусиновых штанах как раз изучал протянутый ему лист бумаги.
— Что это? — спросил я.
— Хочу кое-что продать.
— Зачем?
— Чтобы заказать еще по рюмке.
— С тебя уже достаточно. К тому же у нас нет времени.
— Я должен расплатиться с тобой за последние две рюмки. И вообще, мне нужны карманные деньги. — Он снова повернулся к парню.
— Отдайте, — сказал я ему. — Я это покупаю.
Парень, уже готовый вернуть листок, замер. Мой неожиданный интерес заставил его заколебаться.
— Ну-ка напой еще раз.
Аль-Серрас промурлыкал несколько тактов незнакомой мелодии.
— Никогда не слышал, — сказал парень.
— Подари это своей девушке. Скажи, что это написано в ее честь. Второй такой нет.
— Так эта у вас единственная?
— Есть другие мелодии. Но эта записана в одном экземпляре.
— Ты торгуешь вразнос своими композициями? — поразился я. — И даже не оставляешь себе копии?
— Пытаюсь… — проворчал Аль-Серрас.
— Покажите другую, — попросил парень.
Аль-Серрас извлек из кармана еще одну сложенную бумажку:
— Идею мне подсказали листовки с песнями в Барселоне. Почему бы и нет?
Но незнакомые мелодии, тем более без слов, не заинтересовали парня. Он ушел, а я обратился к другу Аль-Серрасу:
— У тебя полный карман этих бумажек? Ну и ну.
— Всего несколько лет назад я реагировал бы так же, — пожал плечами он. — Как только я бросил писать шедевры, так обратился к пустякам. Но они, конечно, ничего не стоят. Как любые несоединенные фрагменты. Как твои левые политические партии…
Я игнорировал его укол:
— Так вот чем ты занимался все это время?
— Да.
— С каких пор?
— После Бургоса. После того, как бросил серьезную музыку.
— Ты не должен сдаваться. Брамс потратил на свою Первую симфонию четырнадцать лет.
— Я не Брамс.
— Разумеется. Но это не значит, что ты должен сдаться.
— Да не волнуйся ты так, — хмыкнул он. — Я не откажусь ни от одной своей вредной привычки.
На площади арены мы нашли себе местечко в тени. Донья де Лароча, окруженная толпой друзей, окликнула Аль-Серраса и послала ему воздушный поцелуй. Несколько лет назад я останавливался у нее и играл для ее друзей, но вряд ли она узнала меня сейчас. Аль-Серрас поинтересовался у нее, почему отменили загон быков. Я прислушался. Оказалось, была угроза беспорядков.
— Возмутительно! — негодующе проговорила какая-то женщина.
