фразу: «Только смерть способна разлучить»? — брезгливо задаю вопрос, не скрывая пренебрежения, язвлю и ёрничаю.
— А разве это жизнь вдвоём? О таком ты мечтал? Так представлял совместное счастливое будущее?
— Всегда есть шанс, — мотаю головой.
— Мы его просрали, Юрьев. Я с ней тогда пошла и простым поступком наказала нас. Я виновата, Рома, и только я. В том, что ты бездетен, исключительно моя вина. Ты должен был начать с меня, а начал с тех ублюдков. Ты палач, живущий с жертвой. Нанеси удар и навсегда освободи меня…
Вот же…
Бля-я-я-я-дь!
Десять лет назад
«Оля, всё хорошо?». Не задумываясь, зачастую отвечаю «Да»! Иногда — «нормально». Всё реже — «плохо», «так себе», «удовлетворительно» или «бывает хуже». Я помню, что на белом свете не одна. Не забываю про случайно выплывшие обязательства и невыплаченный долг его семье, поэтому доброжелательно и мягко улыбаюсь, а после обязательно в подтверждение утвердительно болванчиком киваю. Зачем? Да пусть она отстанет. Срабатывают, видимо, животные инстинкты, не сбивается с ритма пульс, однако же владелица всего богатства по миру грузно ковыляет. Разбитая, расцарапанная, беззубая душа, у которой даже слабенькой надежды на призрачное счастье больше не осталось.
«Почему?». Что почему?
«Вы устали? Вам плохо? Откройтесь. Говорите — не молчите». Что нужно говорить?
«Почему Вы считаете, что цели в жизни больше нет?». Всё просто, милый доктор.
«Объясните. Расскажите собственными словами, как есть, как выходит и как бы Вы описали то, что ощущаете?». Как есть?
«Угу». Я мертва. Конец.
«Давайте начнём сначала». Извините, мне пора. У меня дела.
«Дела?». За мной приехали. Я и так Вас задержала.
«Разрешите ещё один вопрос? Присядьте, пожалуйста. Что Вы чувствуете?». Беспомощность. Безысходность. Пустоту. Я умерла, поймите. Погибла несколько месяцев назад. Меня убили, а затем внезапно оживили. Я уже смирилась со своей кончиной, но вы… Вы… Вы всё решили и распорядились относительно меня. Всем плевать на мои желания. Никому нет дела до того, чего хочу я. Определенно, точно знаю, и без того несчастный человек рожден страдать. Будто того, что с ним случилось, для оправдания перед Богом не хватает. Этого мало. Недостаточно. Следует добавить больше. Навалить с горой, чтобы он света белого не замечал, а тянул, тянул, тянул… Глупой жизни лямку.
«Что у Вас болит?». Боли нет, зато остался дикий ужас.
«Чего Вы боитесь?». Я просто не хочу на свете жить.
«Смерть пугает?». Смерти нет.
«Э-э-э-э…». Известный философский парадокс.
«Вы знакомы с философами и их научными трактатами?». У меня высшее строительное образование. Приходилось подобную херню на младших курсах изучать.
«Объясните, пожалуйста». Какая, чёрт возьми, топорная игра! Неужели психотерапевту с хорошим послужным списком, солидной квалификацией, безупречной репутацией и большим количеством дипломов и наград не знакомы ложноположительные утверждения мыслителей, у которых из достижений в античном мире были литры выпитого вина, общественные термы, обязательные оргии, да просиживания в деревянных шкафах. То ли на спор, то ли из-за нехватки средств, то ли придурь коробку черепную умным людям разбивала.
«Это Платон? Аристотель? Эпикур? Гераклит?». Увы, не могу припомнить, кто сказал. Смерть не пугает жизнь, потому что когда есть жизнь, то смерти нет, а когда приходит смерть, то жизнь стрекочет жалобно «Прощай» и машет детской ручкой.
Чёрт! Как же я тогда сглупила. Она ведь ничего не знает. Я не соврала о смерти, но об этом никому вообще не говорю, не обсуждаю и стоически молчу, хотя бессонными ночами, коих у меня немало, тщательно обдумываю, перебирая всевозможные варианты. Мне пора! Там уже заждались. Моя мамочка зовёт меня.
«Вы ходите на свидания с мужем?». Нет. Наверное, не судьба. Встречи с Ромой Юрьевым для меня запрещены. В интересах следствия жертва преступления не должна видеться с человеком, которому инкриминируют двойное хладнокровное убийство двух подозреваемых в камере, где эти люди находились под круглосуточной охраной.
«Вы хотите, чтобы муж вышел из СИЗО?». Да, конечно.
«Когда?». Что когда?
«Сколько он находится там?». Полгода и несколько тягучих дней…
Я не помню. Вернее, начисто забыла, как Юрьев выглядит. Остался только грубый контур, нанесенный на 3D-холст пунктирной, едва заметной линией. А какого цвета у него глаза? Рост? Вес? Оттенок кожи? Его улыбка. Что с ней? А есть ли на щеках у Ромы милые веснушки? А что с руками? Запястья, ладони, пальцы, кулаки — мужское смертоносное оружие. Он себя вообще не контролирует или тот несчастный случай — единственный, спонтанный эпизод?
— Олечка? — свекровь негромко барабанит в дверь. — Детка, чем ты занята?
— Одну минуту, — стою перед зеркалом и не узнаю в тёмном отражении ту, кем с некоторых пор для всех являюсь. — Я причесываюсь, ещё чуть-чуть, последние штрихи, — нервными пальцами подбираю случайно выбившийся локон из причёски, сильно нравящейся мужчине, которого я долго жду.
— Они уже приехали, девочка. Поднимаются на лифте. Я получила сообщение от папы. Лёль?
— Да-да.
— Ромка возвращается.
— Ага.
Да чтоб меня! Какие у Юрьева глаза? Коричневые? Тёплый или холодный тон? Голубые? Наверное, серые? А может быть, зелёные? А волосы? Шатен? Брюнет? Блондин?
«Поступили бы вы так же, как поступили, распорядись судьба иначе? Будь у вас ещё одна возможность реализоваться в тот же день, смогли бы прыгнуть со скалы? Пошли бы на такое? Смогли бы выбраться из собственных штанов без помощи рук и содействия близкого по духу человека? Не отвернули бы с намеченного пути? Решились на лихую авантюру? Наплевали на последствия, при этом усомнившись в вездесущности неуловимого фатума? Да? Нет! Нет? Да!» — постоянно спрашиваю себя, задавая насточертевшие до жути вопросы и всё равно не нахожу достойного ответа.
«Наверное… Скорее всего… Возможно… По всей видимости… Я надеюсь… Понимаю и хочу в такое верить…» — лепечет жалобно сознание, скулит и что-то вякает, а после прикусив язык и натянув сильнее удила, внезапно прекращает причитать.
Я хочу сбежать. Хочу уйти. Желаю скрыться. Пищу. Вот так стремлюсь исчезнуть. Сгинуть и слинять. Намереваюсь раствориться, ластиком стерев себя. Испытываю бешеную жажду, мучаюсь от голода, но не могу засунуть в рот ни крошки, ни безвкусной, но спасающей от иссушения, чистой капли. Зато совсем не контролирую свои действия, движения: спотыкаюсь, шлёпаюсь на землю, потом вожусь в грязи, раздвигая тину, вымешиваю мозолистыми ступнями густую слякоть, нехотя, без энтузиазма, неуклюже и коряво поднимаюсь. Хнычу, как ребёнок, случайно выплюнувший соску, неряшливо отряхиваюсь и расфокусированным взглядом, через мутное стекло смотрю перед собой. Что там впереди? Только дикий ужас. Исключительная тьма…
«Это безысходность! Вы меня слышите?» — стрекочет тётя в
