Энергично отрицательно мотаю головой, и тут же вздыхаю:
— Ты себе даже не представляешь, насколько не хочу, но рано или поздно…
— Зай, давай ты не будешь танцевать джигу на моих яйцах и отбирать у меня мои мужицкие обязанности, ок?
— О, узнаю Миллера! — делано изображаю обморок.
— Я реально не хочу вспоминать о прошлом, Зай. — Он все-таки остается спокойным и даже немного суховатым. — Мне все это дерьмо снова наружу поднимать, поверь, на хуй не нужно. Ты натворила дел, я был тем еще мудаком. Оба молодцы и постарались. Поэтому просто имей ввиду: если это двуногое существо, зовущееся Андреем, когда-то по своей инициативе появится на горизонте нашей жизни, я сверну ему шею, получу от этого глубокое моральное удовольствие — и меня не будет мучить совесть. Все остальное — проехали, забыли.
— Нашей… жизни? — боясь заглядывать так далеко, переспрашиваю я.
Бармаглот демонстративно вздыхает, как будто я переспросила какую-то глупость, но я все равно жду, когда сам все объяснит.
Это «нашей жизни» не дает мне покоя всего минуту, но от нетерпения уже хочется разбить что-то, что подвернется под руку. Почему мужчины любят говорить важные вещи вот так, между делом, как будто это какая-то ерунда? «Дорогая, я тут поменял резину на зимнюю, а еще купил нам дом, и еще залил свежее масло».
— Зай, ты вообще услышала, что я сказал? — Бармаглот усаживает меня поудобнее, нарочно обвивая руку вокруг моей талии так, чтобы не могла пошевелиться.
— Бармаглот Игоревич, помня наш прошлый горький опыт и вашу «прекрасную привычку» говорить важное между делом, я сейчас включу неадекватную женщину и не дам увести себя от интересного.
— Ууу, Заяц вышла на тропу войны, — не может не поддеть он.
Не сильно, но все-таки бью его кулаком в плечо.
Точнее, пытаюсь, потому что Миилер легко перехватывает мою руку, заводит ее мне за спину, практически полностью обездвиживая.
Пытаюсь выкрутиться, но, кажется, даже Гарри Гудини было проще разорвать стальные цепи, чем мне сейчас освободиться. Тем более, когда Бармаглотище в ответ на каждую попытку только сильнее тянет меня на себя.
— А серьезным вы хоть иногда бываете? — пытаясь храбриться, интересуюсь я.
Мозги начинают предательски отказывать, когда он так вкусно пахнет и сидит тут практически голый. Точнее, вообще в одних трусах, и стоит пошевелить задницей…
— Бармаглот Игоревич, не хочу вас смущать, но ваши «мысли и намерения» вот-вот продырявят мне копчик.
Он очень старается не смеяться.
Потому что еще секунду назад момент был очень интимный.
Но все-таки, не выдержав, заливисто хохочет.
Громко, от души, и я подскакиваю на нем, словно ковбой на строптивом быке.
Я бы тоже посмеялась от души, но не могу, потому что пока Бармаглот наслаждается моей шуткой, я наслаждаюсь видом этого мужика.
Есть только одна логичная причина, почему раньше я не пускала на него слюни так откровенно.
Я просто очень сильно боялась.
Глава сто двадцать первая: Сумасшедшая
— Спасибо, что договорился с врачом, — все-таки говорю я. Мне не хочется уходить в тяжелую тему, но кое-что мы должны сказать друг другу вслух. — Ты всегда был единственным мужчиной в моей жизни, который заботился обо мне просто так. Извини, что я была такой сукой.
Миллер перестает смеяться, смотрит мне в глаза и уже знакомым мне жестом поглаживает пальцем нижнюю губу, из-за чего все мои чувствительные рецепторы превращаются в маленькие несгораемые искры, и кожа приятно горит от предвкушения более смелых и откровенных ласк.
— Хорошо, Зай, пять минут болезненных разговоров ты себе все-таки выторговала. И раз уж я сам заговорил о «нас»… Я старше, Алиса.
— Я в курсе, — улыбаюсь в ответ.
— Я старше тебя на шестнадцать лет, и в этом году мне исполнится сорок два, а тебе — двадцать шесть.
— Бармаглот Игоревич, — я скрещиваю пальцы, давая обещание, — обещаю, что как только вам исполнится пятьдесят, я отнесусь с пониманием к вашим сединам, поумерю свой сексуальный аппетит и не буду приставать к вам с сексом чаще двух раз в день.
— Благодарю за ваше участие и бережное отношение к Миллеру-младшему, Алиса Владимировна.
— Надеюсь, так о своем члене ты говоришь в последний раз, — делаю вид, что икаю.
— Я подумаю, готов ли пойти на такие жертвы ради нашего общего будущего, — делает вид, что для него это будет невосполнимая утрата. И снова становится серьезным, на этот раз обнимая меня за талию, как будто все же допускает мысль о моем побеге. — Зай, у меня не будет детей. И если ты будешь со мной — их не будет и у тебя.
Киваю.
Наверное, это будет самая тяжелая часть нашего «о личном».
Тяжелая для него, потому что я давным-давно все для себя решила.
— Я готова к этому, Бармаглот, — говорю уверенно и спокойно.
Он мотает головой и выдает свое волнением слишком не к месту энергичным почесыванием кончика носа. Он делает так лишь изредка, и обычно, когда нервничает, а нервничает он крайне редко. А если ему хорошо — улыбается взглядом, и тогда у него три морщинки у правого глаза, и две — у левого. Я помню их размер и форму, помню, что одна короче другой, и даже помню насколько. Помню, как он сопит, если простужен. Помню, как чистит зубы, зачем-то обязательно смачивая зубную щетку теплой водой, прежде чем выдавить зубную пасту. Помню, что всегда носит в кармане запечатанную в индивидуальный пакетик влажную салфетку, потому что терпеть не может грязь на обуви. Помню, что по понедельникам у него тренировка рук, а в субботу — делает ноги и всегда смеется, что уже старенький и умирает после этого адского издевательства.
Я… Все эти годы моя память заботливо и ревностно берегла о нем все эти маленькие детали. Все то, что я пыталась не замечать, чтобы в один «прекрасный» день вдруг не понять, как сильно застрял во мне этот большой татуированный мужик.
Как сильно и безнадежно я в него втрескалась.
— Зай, ты готова к этому сейчас, а лет через пять, когда все твои подружки будут нянчить младенцев, обсуждать их первые зубы и выкладывать в социальные сети милые фотки «папа завязывать дочке банты» ты поймешь, что тоже этого хочешь. А рядом будет мужик, который не может дать тебе это.
— Зато он дает мне все остальное, — не могу молчать.
— Это «остальное» рано или поздно перестанет тебя радовать.
— Что точно уже перестает меня радовать, так это твое желание расписываться и решать за меня, — на всякий случай напоминаю, что на эту тему мы с ним уже говорили. — Может, ты и думаешь, что знаешь жизнь лучше всех, и что у тебя офигенный опыт, но я — это я. Смирись, что тебе досталась прибацанная женщина, которая, представь себе, может обойтись без детей. И даже без собачки. Хотя кота я хочу, а лучше — двух.
— Я — эгоист, Зай. И мне не нужен ребенок от спермы другого мужика. И из детского дома я тоже никого не хочу. Не уверен, что смогу полюбить и принять, а ребенок — это не игрушка, на которой можно проверять пределы своего допустимого.
— По-моему, это не эгоизм, а здоровый и трезвый взгляд на вещи.
— Ты меня идеализируешь.
— Нет, Бармаглотище, я просто вас люблю очень-очень, и мне будет достаточно того, что в моей жизни есть вы, есть наш дом, есть наши неограниченные возможности, есть наши мечты и… пара мейнкунов размером с немецких овчарок.
Я довольно морщу нос.
Мне действительно нравится картина такого будущего.
И я не собираюсь ничего в ней менять.
— Зай, если ты захочешь…
— Нет, Миллер, — обрываю его на полуслове, мягко, но уверенно. — Я все понимаю, я взрослая — и паспорт гражданина Российской Федерации дает мне право самостоятельно принимать решения, так что, пожалуйста, прими как аксиому — мне нужен только ты. Такой, как есть: сейчас, через месяц и через двадцать лет. Моя любовь к тебе не станет меньше, если мы не заведем ребенка, и я никогда не причиню тебе боль попыткой навязать то, что ты не хочешь. Невозможно любить человека, а потом разлюбить его только потому, что природа решила оставить его бездетным. Я бешенством матки страдать не собираюсь, у меня и так насыщенная жизнь, а вместе с тобой будет абсолютно полной. Идеальной.
