Он смотрит на меня так, будто впервые видит.
И я, пусть совсем немного, но краснею от удовольствия, потому что так он на меня еще никогда не смотрел.
Словно важнее меня нет никого на свете.
— Зай, я пиздец как не хочу ошибиться и сделать тебя несчастной.
Подозреваю, что в нем говорит прошлое с Милой. Прошлое, в котором уже была женщина, которая обещала принимать его как есть, а в итоге из года в год «проходилась наждачкой» по его болевым точкам.
Только я — не Мила.
И мы тоже другие.
Хотя бы для чего-то в этой жизни пригодился негативный опыт всех сделанных ошибок — мы знаем, что нужны друг другу такими, как есть.
Он — взрослым, иногда заходящим на мою территорию со своим рычанием и замашками все решать по праву сильного и старшего.
Я — иногда творящей глупости и перенимающей все его дурные привычки, любящей «заигрываться» в капризную маленькую девочку.
— Ты можешь сделать меня несчастной только в одном случае, — обнимаю его крепко-крепко, с удовольствием потираясь носом о колючую щеку, — если разлюбишь.
— Хрен дождешься, Зая, — и снова прикладывается пятерней к моей пятой точке. И снова потирает нос. — Я же, блин, сдурею снова просить у Вовки твоей руки.
— И не надо. В понедельник отнесем заявление, врубишь свое адское обаянием — и через пару дней нас распишут. А маме и папе скажем постфактум. Здорово я придумала?
— А как же три платья, туфли как у принцессы, фотосессия и вот эти вот девичьи мечты?
У меня уже были и платья, и туфли.
И ничего из этого не принесло счастья.
Так что…
— Моя единственная девичья мечта — стать Алисой Миллер, и если вы, Бармаглот Игоревич, откажетесь распространять на меня свою фамилию, то узнаете, что даже папины дочки и мамины принцесски могут превращаться в мегер.
— В понедельник? — переспрашивает он. — Мне кажется, Алиса Владимировна, вы спешите и подавляете мое право на «подумать».
Приходится встать и сделать вид, что собираюсь взвалить его на плечо, как он сам часто таскал меня.
Мы снова ржем.
Не смеемся, а именно ржем, потому что нам уже давно не нужно притворяться друг перед другом и казаться лучше, чище и красивее.
Потому что если как-то иначе — это уже точно не про нас.
Эпилог: Бармаглот
Полгода спустя
— Я не шучу, Бармаглот Игоревич. — Алиса выразительным взглядом показывает вниз. — Иначе наша елка так и останется без вот этого красивого шара, за который ваша законная жена, между прочим, почти что продала душу дьяволу.
У нее в руках и правда красивый белый прозрачный шар, покрытый сверху какой-то ажурной краской в стиле кружева. И внутри, когда мой Заяц раскачивает его из стороны в сторону, как будто даже бултыхается снег.
— Зай, ты в курсе, что просишь сорокалетнего мужика сесть на корточки? — Сую руки в карманы домашних потертых джинсов и слегка поигрываю грудными мышцами, прекрасно зная, как это на нее действует.
— Я прошу мужа, — поправляет она.
Уже полгода прошло — а она до сих пор как в первый раз.
Я — Марк Миллер, законный муж вот этого Сумасшедшего Зайца, который опять покрасил волосы в розовый цвет, сделал кудряхи, нацепила очки в духе Гарри Поттера, домашний комбинезон с ушами, и думает, что этого достаточно, чтобы прогнуть меня под свои хотелки.
На шею ей, видите ли, хочется сесть, чтобы я ее поднял.
Стремянка — это, видите ли, скучно.
— Бармаглотище, елка сама себя не нарядит. — Заяц типа_рассерженно постукивает носком ноги.
— Стремянка чем тебе не угодила? — Чуть-чуть напрягаю руки, чтобы вены налились кровью и выразительнее проступили под кожей. — Я два часа как с самолета, имею законное право развалиться на диване с пивом и чипсами и смотреть НХЛ.
Алиса разглядывает мои руки, на минуту явно выпада из реальности, где у нас за сутки до Нового года еще толком не украшена елка, новенькие гирлянды лежат на полу хаотичной кучей, и я пока смутно представляю, куда нам столько.
Разве что украсить заодно и двух наших бегемотов.
То есть — мейнкунов, но одно другому не противоречит.
У нас дома правило — я хожу без футболки.
А Заяц… ну она принцесса, на нее законы простых смертных не действуют, так что как бы мне не нравился вид ее задницы — приходится визуализировать все это, глядя на бездонные объемы пушистого домашнего комбинезона.
Алиса мотает головой, рассерженно стучит пяткой по полу.
Ну вот, даже моя, без ложной скромности, шикарная бицуха дело не спасла.
— Муж мой, — Заяц надавливает мне на плечо, и я, слегка и недолго сопротивляясь, все-таки присаживаюсь, помогая ей взобраться мне на шею, — в доме, где есть мужик ростом сто девяносто два сантиметра стремянки запрещены на законодательном уровне.
— Уверена? — Встаю, придерживая ее за колени.
— Точно тебе говорю, — убеждает она и торжественно вешает шар на елку.
Коты тут как тут — белый и черный, наши инь и янь.
Бегемот и Медведь.
Хотя по паспорту там у них что-то странное и заковыристое, но они были Бегемотом и Медведем еще когда мы только их увидели — мелких и новорожденных.
Алиса любит говорить, что так сложились звезды, что в двух разных питомниках с разницей в две недели родились котята нужных окрасов. Правда, за одним пришлось кататься в Новосибирск, раза три, кажется, сначала — чтобы посмотреть, потом — чтобы проведать, потом — чтобы забрать Медведя.
— Бармаглот Игоревич, прекратите, — делано ворчит мой Заяц, пока я поглаживаю ее колени, предвкушая, что сделаю с этим мелким вредным телом, когда, наконец, мы украсим дурацкую елку.
— Проявляю внимание и заботу, — копирую когда-то сказанные ею же слова.
— Не раньше, чем мы нарядим елку, — предупреждает Заяц и командует нести ее к столу, где разложена еще горка шаров.
— Зай, это трехметровая елка, — ворчу я. Где только Заяц ее откопала?
— Три двадцать, — поправляет она. С гордостью. — Между прочим, она просто идеальная, смотри, какая пушистая?! Я и искусственный снег купила.
— А мы точно справимся до конца этого столетия? — изображаю разочарованный стон и марширую за новой игрушкой.
— Я очень постараюсь.
Пока мы занимаемся елкой, приносятся наши лохматые товарищи.
По полгода каждому — а мне как-то не по себе, что будет, когда мы оставим нашу зеленую красотку без присмотра, и эти хулиганы решат покорить новый Эверест.
— Так! — Алиса свисает с меня, грозя котам пальцем, и я даже не удивляюсь, когда обе морды смирно усаживаются на задницы. — Только посмейте свои носы сюда сунуть — останетесь без вкусного на неделю. Нет — на две недели!
Все же бывшая училка в ней дает о себе знать.
С елкой, к счастью, мы заканчиваем «всего-то» через три часа.
Потом еще час развешиваем гирлянды.
Потом, когда я, наконец, рассчитываю затащить свою жену в спальню, Алиса тянет меня в свою рабочую комнату — так она называет свой маленький кабинет — в центре которой лежат красиво запечатанные коробки с бантами.
— Нужно всем подписать открытки, — говорит она, вручая мне пару тонких маркеров и пачку красивых разнокалиберных открыток. В ответ на мое «А чего я-то?» заявляет: — У тебя почерк красивее.
— А до завтра?..
— Нет, — перебивает она, игриво хлопая глазами. — У меня муж был в двухнедельной командировке, так что, думаю, как только он дорвется до комиссарского тела, завтра я вряд ли буду способна выбраться из кровати раньше двенадцати и точно не захочу подписывать подарки. Так что, Бармаглотище — вам и маркеры в руки.
А ведь права.
Вот же засранка.
Подарки приготовила для всех: для родителей, для Юлианы, для мужа Юлианы, для еще пары наших общих друзей и их детей.
Есть подарок для Милы и ее сына.
Мы не то, чтобы подружились и общаемся, но контакт поддерживаем.
