— Да, пожалуйста, мы все сделаем! — заверил его Спенс и, радостно попрощавшись, опрометью сбежал по лестнице и выскочил на улицу.
— Дэвид, — сказал он, как только их соединили, — мы станем детективами, и нужно узнать, что твоя мама делает сегодня днем, чтобы понять, сможет ли она быть на подхвате, чтобы отвезти нас к тюрьме.
— Ты шутишь! — воскликнул Дэвид. — Что случилось?
— Расскажу, когда приеду. Если твоя мама занята, поговори с Руфусом на «Фабрике». Он говорил как-то, что мы можем одолжить у него машину в любое время, если она ему не нужна. С нас бензин.
К полудню Спенс и Дэвид вернулись домой после удивительно безрадостного утра. Они поговорили с таким количеством соседей, с каким только смогли, спрашивая, не видели или не слышали ли они что-либо необычное или подозрительное примерно в то время, когда умер Зак.
Никто ничего не видел и не слышал, но, поскольку большинство очень любили Никки, все хотели знать, как у нее дела, и передавали ей соболезнования.
— Это сам дьявол вмешался в гены, — сурово заявила одна старушка.
— Подумать только, такая милая девочка, — сказала другая. — Всегда улыбается и из кожи вон лезет, чтобы помочь мне донести покупки. Поверить не могу, что она способна причинить вред своей деточке. Очаровательный был парнишка.
Единственные хорошие новости (к тому же обладающие потенциалом перерасти в великолепные) состояли в том, что парамедик, с которым Дэвид связался по телефону, подтвердил, что входная дверь была открыта, когда он приехал.
— Я решил, что она заранее открыла мне дверь, — сказал он с сильным западным акцентом, — но я не могу поклясться, что именно так все и было, потому что я этого не видел. Все, что я знаю, это что дверь была не заперта.
— Это все, что нам нужно знать! — ликующе заметил Дэвид. — Вы не против, если мы сообщим это полиции?
— Нет, конечно. Я скажу им то же самое, если меня спросят.
Хотя они так и не узнали, входил ли кто-то еще в дом между отъездом миссис А. и появлением врача, это уже можно было сообщить Джолиону Крейну или его клерку, когда кто-то из них позвонит.
Джолион позвонил как раз перед полуднем.
— Так, можете забрать ее сегодня днем, — объявил он, не вдаваясь в подробности. — Ей сообщат все условия освобождения под залог, прежде чем выпустить, но не забудьте: вам нужно подъехать туда не позже трех, иначе ей не разрешат выйти до завтрашнего дня.
— Мы будем там! — заверил его Спенс, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от радости, и одновременно почти не веря, как быстро все происходит теперь, когда у них есть приличный адвокат. — И, мистер Крейн, — искренне добавил он, — спасибо!
— Надеюсь, когда все закончится, вы успеете еще все произнести, — решительно заметил Крейн. — Что-нибудь удалось узнать у соседей?
— Нет пока, но мы не сдаемся.
— Хорошо, и попросите своего арендодателя подтвердить в письменной форме дату, когда он понял, что замок плохо работает.
— Сделаю. Парамедик говорит, что дверь точно была открыта, когда он приехал; значит, теперь нужно узнать у Никки, отпирала она дверь или нет.
— Решающий вопрос, — заметил Крейн, — потому что если отпирала, то такой ответ нам не поможет. Однако если она не отпирала, то мы сможем распахнуть перед ней двери на свободу, простите невольный каламбур. Что ж, удачи вам в поездке. Я позвоню вам ближе к вечеру, часов в пять, когда вернусь в офис.
Никки сидела на кровати, маниакально строча в блокноте, который ей принес Спенс, детально описывая все, что произошло за последние пять дней. Когда она описывала смерть Зака, сердце у нее так разрывалось от боли, что она с трудом видела страницу сквозь завесу слез. Даже сейчас, когда она перешла уже дальше к ужасу ареста и времени, проведенному в полицейском участке, она все еще тосковала по своему мальчику, хотела взять его на руки и нежно убаюкивать его, пока он не уснет. Она начала писать ему письмо, к чему она уже привыкла, рассказывая ему о детективах и суде; но, вспомнив, что он никогда не прочтет его, упала духом.
Несколько минут спустя она снова вернулась к блокноту, понимая, что если не будет писать, то беспокойство, мешавшее ей спать большую часть ночи, снова охватит ее.
«Господи, прошу Тебя, пусть Спенс и адвокат вытащат меня отсюда! — в отчаянии писала она. — Я должна вернуться домой. Я больше не могу здесь оставаться».
Она огляделась, обводя взглядом стены, окно, унитаз, тумбочку и телевизор, и почувствовала, что они надвигаются на нее, словно желая задавить всякую надежду в ее сердце. Она подняла фотографию Зака, но ей было так больно смотреть на него, что она закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь взять страх под контроль. Все обязательно будет хорошо. Они проверят входную дверь, узнают, что она говорила правду, что замок действительно был поврежден, и тогда вынуждены будут признать, что если Зак и был задушен, то существует возможность того, что это сделал кто-то другой. С вопросом о том, кто именно, они будут разбираться потом; все, что пока имеет значение, — это ее освобождение отсюда и возвращение домой.
Она думала о Спенсе и жалела, что у нее нет возможности связаться с ним и узнать, что происходит. Это ожидание и отсутствие информации было уже невозможно терпеть. Однако гораздо, гораздо хуже были страхи, которые затопили ее сознание ночью, когда она представляла себе, как останется здесь на долгие-долгие годы, потихоньку загнивая, как забытая часть прошлого, в то время как Спенс будет продолжать жить своей жизнью. Даже если он и дождется ее, она понимала, что их отношения уже никогда не будут прежними. К тому времени, как ее выпустят, они стали бы чужими друг другу. Она стала бы другим человеком, и в ней не осталось бы ничего от той Никки, которую он знал и любил. Но, впрочем, к тому времени он бы нашел себе другую: сценаристку или актрису, — кого-то, у кого не было бы ужасного гена, который разрушил невинную маленькую жизнь Зака. Он бы, несомненно, завел себе детей — нормальных, здоровых детей, и был бы окружен друзьями, которые бы точно так же любили его и восхищались им, как сейчас это делают она, Дэнни и Дэвид.
«Этого никогда не случится! — отчаянно твердила она. — Меня обязательно выпустят отсюда, и однажды все это будет казаться ничем иным, как обычным ночным кошмаром».
Не успела она додумать эту мысль, как поняла, что кто-то возится с замком в двери в ее камеру. Она прикипела к двери взглядом. Ключ скрежетал. Сердце у нее глухо колотилось. Еще только полдень, но, возможно, ей принесли новости.
Она растерялась: несколько минут ничего не происходило. Снаружи не доносилось никаких звуков, и никто не входил. Решив проверить, что происходит, она двинулась к выходу из камеры, но тут дверь распахнулась, и сердце ее превратилось в комок малодушного ужаса: перед ней стояла Сирина, обладательница татуированных, как у байкера, рук и стоящих торчком оранжевых волос; растянутые в недоброй ухмылке губы демонстрировали два ряда крупных зубов. Из-за ее спины вышли еще две женщины, такие же крупные и недобрые, и стали по бокам от нее.
