С тех пор Алена поклялась себе никогда не заводить собаку.
По несчастью или счастью —
Истина проста:
Никогда не возвращайтесь
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне...
Это стихотворение Геннадия Шпаликова часто повторяла Алена, когда хотела одернуть себя. А делать это ей приходилось постоянно.
Нет, в Феодосию она больше не ездила. А вот из множества ухажеров почему-то выбирала исключительно художников.
Просто человек, не умеющий владеть кистью и карандашом, был ей неинтересен, словно неполноценный.
И в каждом она продолжала искать его, Алика, черты...
Но к сожалению, никто не мог заменить его... А может, к счастью...
Порой Алена с досадой думала, что сама похожа на ту собачонку, что в один момент позабыла про нее после трудной долгой зимы.
Молодость и жажда жизни брали свое, и Алена ловила себя на том, что заразительно смеется на чью-то шутку, что ей приятны знаки внимания, смелые прикосновения, комплименты...
И ей становилось ужасно стыдно оттого, что она для Алика так и осталась навеки единственной любовью, а он для нее... только первой...
Впрочем, заледенелое, едва начинающее оттаивать сердце больше не поддавалось сильным страстям. Так... флирт, кокетство — не более...
Но какая-то неподвластная сознанию мужчин скрытая в ней глубина притягивала их к ней, они все больше, все сильнее тянулись к ней. И Алена, не прилагая к этому никаких усилий, с некоторых пор стала пользоваться сногсшибательным успехом.
Григорий Саранцев в среде московской художественной элиты был человеком заметным. Его резкие кубистические картины и такие же резкие, словно рубленые, черты лица сразу выделяли его из остальных.
И ласки его были грубоватыми и нетерпеливыми, как будто он не признавал «лишних» движений...
Но Алена откровенно любовалась его угловатыми движениями, мужской своеобразной пластикой.
Григорий коротким точным жестом вгонял в землю лопату, едва уловимо нажимал на нее и отворачивал в сторону большой пласт жирной черной земли.
Грядка получалась безукоризненно ровная, словно прочерченная по линеечке.
Алена двигалась следом и разрыхляла комья тяжелыми граблями.
— Оставь, — скупо бросал Григорий. — Отойди. Я сам.
— Пить хочешь? Принести квасу?
— Пожалуй...
Он выпрямился и посмотрел на нее.
Рельефные мускулы выделялись под прилипшей к телу майкой. Квадратный подбородок... сросшиеся густые брови...
Алена отвела взгляд и побежала к дому.
Была в Григории какая-то твердая, земная основательность. И это притягивало к нему Алену...
Светлый самодельный квас томился, пузырился в трехлитровых банках. Алене он казался кисловатым, но Гриша любил именно такой.
Она налила полную кружку и осторожно понесла в огород.
Ей нравилось смотреть, как он пьет... точнее, осушает посудину за несколько больших глотков...
— Еще?
Григорий покачал головой и опять взялся за лопату.
— К вечеру все закончим. А теплицу завтра.
— Ты останешься на воскресенье? — обрадовалась Алена.
По выходным он обычно торчал на распродаже картин в Измайлове и ее заставлял выбираться в город, чтобы развеяться. И никакие причины не могли изменить привычный распорядок его жизни, кроме одной: наступала пора посадок.
Как настоящий мужчина он снисходительно относился к Алениным слабостям. А в нее, едва солнце начинало пригревать землю, словно вселялся неудержимый бес.
Вот и сейчас, вместо того чтобы заканчивать работы для заграничной выставки, она как последняя дура высевала. на грядки укроп и петрушку, словно их круглый год нельзя купить на рынке...
Но если в первых числах мая она не высадит собственноручно массу всякой всячины, не потаскает ведрами воду для поливки, не рассмотрит пристально каждый пробившийся росточек, то весь год будет как больная...
Ну, есть у человека «бзик»... У каждого свои странности...
В прошлом году Григорий не придал значения этой ее блажи, небрежно отложил на потом помощь по даче ради вернисажа. А когда приехал через несколько дней, на Алениных ручках набухли кровавые волдыри и она едва ползала, с трудом разгибая спину...
Тогда она первым делом с гордостью показала ему результаты своего труда — это было много даже для дюжего мужика.
Ему было так стыдно... А она вся светилась от радости, перечисляла названия новых сортов, подсчитывала, когда клубника пустит усики...
— А я ступеньку поменяла, — похвасталась Алена, наливая ему полную тарелку густого наваристого борща.
Она бережно хранила остатки бабушкиного сервиза с осенними листьями и так же, как бабушка, застилала ради гостей круглый стол крахмальной скатертью.
Не беда, что одну обломанную ножку подпирает грубо отесанный чурбачок, зато сверху все по высшему разряду.
По-прежнему белеет сметана в фигурном соуснике, все так же стоит в центре супница, а не банальная кастрюля. И мелкая тарелка служит подставкой под глубокой, и нож лежит справа, а вилка слева...
Вот этих изысков Григорий терпеть не мог. Ему бы больше понравился хлеб, нарезанный толстыми ломтями, и простая миска. А здесь надо следить, чтобы не капнуть на белую скатерть, ведь Алена потом будет до остервенения кипятить ее на электроплитке в большом баке...
Григорий шагнул на крыльцо и удивленно замер.
Как он сразу внимания не обратил? Новенькая желтая доска аккуратной заплаткой прикрывала прогнившую ступеньку по всем правилам плотницкого искусства.
Его подруга не переставала его изумлять.
Он потрогал для верности ступеньку и спросил:
— Неужели сама?
— А я книжку купила! — сообщила Алена.— Там все про ремонт и строительство. Даже есть, как печки перекладывать. Вот вернусь из Венеции и займусь! А то здесь приходил один ханурик. Вещал с умным видом, что он делать собирается... А я потом почитала — полная лабуда! Совершенно неправильный подход! — И тут же с подозрением осведомилась: — А ты руки вымыл?
— Забыл!
Он шутливо капитулировал, подняв вверх ладони.
Старый умывальник-мойдодыр давно лишился зеркала, но тугой носик все еще исправно выплевывал порцию воды.
Алена держала на весу чистое полотенце, но Григорий демонстративно тряхнул руки и тут же пригладил мокрыми ладонями волосы.
— Будь проще, — посоветовал он, садясь за стол.
Обед припозднился. Мягкие сумерки уже окутывали
