Журналист покосился на диктофон. Кассета продолжала вращаться, записывая тишину, повисшую на незримых нитях в лучах ослепительного света, пробивавшегося через монастырские окна. В камине гостиной весело потрескивали поленья, пламя плясало, принимая странные, беспокойные формы. На низком столе из темного орехового дерева, инкрустированного перламутровыми геометрическими фигурами, стояло блюдо с миндальными пирожными, бокал с золотой каемкой, бутылка марсалы и чашечка с кофе.
— Кто убил Натали Гудмен? — вопрос Марка нарушил мертвую тишину.
Монахиня подняла на него большие серые глаза, в которых застыл ужас.
— А вы не знаете? — прозвучало с иронией.
— Разве я должен знать? — поинтересовался он.
— Разумеется. Преступление наделало много шума. Газеты писали об этом на первых страницах изо дня в день. И довольно долго.
— Насколько я помню, убийцу не обнаружили, — ответил Марк.
Перед этой женщиной в монашеском облачении он чувствовал себя не в своей тарелке, словно у него были грязные ногти или пиджак узок в плечах. — Преступника не поймали. Случай похоронили в архиве.
— А между прочим у убийцы Натали Гудмен есть имя, — продолжала она.
— И вам это имя известно, — проговорил торопливо Марк, надеясь застать ее врасплох.
Сестра Анна промолчала. Она взяла чашечку кофе, поднесла к губам и медленно, с видимым удовольствием сделала несколько глотков.
— Вы не попробовали пирожные? — сменила она тему. — Сестры испекли их специально для вас, попробуйте, а то они огорчатся.
Марк кивнул, взял пирожное в форме звездочки и положил в рот словно ребенок-сладкоежка, налил себе бокал марсалы и запил.
— Вы знаете, кто убил Натали Гудмен? — снова повторил он свой вопрос.
— Конечно, знаю, — произнесла она безразлично, словно думала о другом. — Я многое бы отдала, чтобы не знать этой тайны. Да и не только эту… — она понизила голос до шепота. Марк сомневался, уловит ли его карманный диктофон ее слова. Хотелось немедленно проверить, но он не смел пошевелиться — боялся прервать ее.
Она, умелый режиссер их встреч, сама прервала действие и на этот раз.
— Я очень устала, господин Фосетт, — сказала она как и в первый раз. — На сегодня наша беседа закончена.
Они почти одновременно поднялись. Марк приблизился к ней — ему почудился едва уловимый аромат знакомых духов. Хотя, скорее всего, это была лишь игра его воображения, но запах дразнил его, как и мысль, что под суровой монашеской одеждой ее тело ласкает шелковое белье.
— И все же вы не ответили на мой вопрос, госпожа Карр, — не отступал он.
Мелкие морщинки, которые он заметил вокруг глаз Нэнси, вовсе не старили ее. Она оставалась желанной, как десять лет назад, когда он познакомился с ней, и возраст еще не оставил заметных следов на ее лице.
— Наберитесь терпения, — произнесла она с улыбкой, и некоторая игривость прозвучала в ее голосе. Она пускала в ход свое обаяние точно отмеренными дозами, впрочем, как и откровения.
— Когда я могу прийти в следующий раз? — спросил Марк поспешно. Ему не терпелось узнать продолжение истории, прерванной на самом интересном месте. То, что он уже знал, не позволяло сделать какие-либо определенные выводы. Детективная история с продолжением… И он все еще на исходной точке.
— Я дам вам знать, — пообещала она, протягивая руку.
И он опять явственно ощутил дразнящий аромат.
В гостинице портье протянул ему записку. Из Нью-Йорка звонили Барт Ритман и адвокат Каролины — Вальтер Моррис. Марк прекрасно знал, что им нужно. Барт торопит с интервью и статьей. Вальтер будет обсуждать финансовые условия развода, защищать интересы Каролины и детей. Но ничего, это подождет: они живут у состоятельного дедушки, вовсе не стоят с протянутой рукой и могут подождать возвращения Марка. Он решительно направился в бар.
— Ты потрясен! — внезапно раздалось за его спиной. Марк резко обернулся. Джанни Риччи, неотразимый сицилиец, блондин с голубыми глазами, высокий и элегантный, весело разглядывая его, протягивал Марку стакан бурбона со льдом.
— Е-мое! — засмеялся Марк, с благодарностью взял бурбон и отпил большой глоток.
Они устроились на диване у огромного, до полу, окна, выходящего на озеро Пергуза. Туристов нет. Свежий воздух, теплые солнечные лучи, легкая рябь на изумрудной глади озера, девственная природа — они были в раю.
Джанни прикурил сигарету и протянул другу, но тот замахал руками, будто увидел самого дьявола.
— Счастливец, бросил курить, — позавидовал Джанни, глубоко затягиваясь.
— Зато не удалось бросить вот это, — и Марк показал на свой бурбон.
— Ну уж тогда ты бы стал идеальным человеком, а значит, невыносимым занудой, — утешил его Джанни. — Что поведаешь? Исчез, ничего не рассказываешь. Если бы я не нашел тебя сам, ты бы не подал даже признаков жизни.
— Просто нечего рассказать… — оправдывался Марк, незаметно ощупывая карман голубой куртки, на месте ли диктофон. Хотелось побыть одному, прослушать рассказ Нэнси, вникнуть в ее незавершенное повествование. Марк был растерян и никак не мог отвлечься от своих мыслей.
— Признайся честно, тебе не хочется со мной разговаривать. Так будет проще, — поддразнивал его Риччи.
У Марка вырвался жест нетерпения. Он был раздражен по нескольким причинам. Во-первых, прошла неделя, а ему нечего было передать в газету. Во-вторых, угнетала собственная неспособность относиться к событиям с отрешенностью и беспристрастием хроникера, — эту монахиню он воспринимал как очаровательную загадочную женщину. Она пробуждала в нем греховные желания, держала его в постоянном напряжении. Он словно уже не принадлежал себе.
— Ты угадал, Джанни. Я не в форме сегодня.
— Поедем в Кастелламаре дель Гольфо, развеешься.
— Ты обиделся? — заволновался американец.
— Искренность обижает только дураков, — изрек Риччи.
— Благодарю. Ты — настоящий друг, но почему в Кастелламаре дель Гольфо?
— Потому что там живет первый муж твоей очаровательной монахини, — пояснил Джанни.
Марк пожал плечами. Он знал от Нэнси, что Хосе Висенте Доминичи обосновался на Сицилии, что он был когда-то наместником Фрэнка Лателлы-старшего и что он нем, как рыба. Узнай Доминичи, что из Нью-Йорка приехал журналист интервьюировать Нэнси, скорее всего он приложит все усилия, чтобы помешать их встрече. Марк поделился с другом своими сомнениями.
— Я не ожидал от тебя такой наивности, Марк. Ты в самом деле думаешь, что Хосе не знает о твоем приезде? Держу пари, что он знает даже частоту твоего пульса. Почему, полагаешь, тебя продержали четыре дня в приемной? Консультировались с ним. И ты будешь знать только то, что эти двое решили тебе сообщить.
