Джастина втайне пожалела его брюки, но вслух сказала о совсем другом:
— В жизни так не бывает, мистер Ролсон. — Это замечание почему-то обидело молодого человека.
— Ну почему же не бывает? — задетым тоном сказал он. — В жизни все может быть.
— Все, но только не это, — наставительно сказала Джастина. — Но вам не стоит со мной спорить, потому что я не хотела вас оскорбить, просто в моей жизни однажды была возможность познакомиться с чем-то подобным. Как бы то ни было, я прочту вашу пьесу, если, конечно, вы не станете меня слишком торопить. У меня сейчас слишком большая загруженность в театре. Как вы знаете, я играю шесть спектаклей в неделю. Но постараюсь справиться с вашей пьесой побыстрее.
— Очень хорошо, — восторженно воскликнул мистер Ролсон, потирая руки. — Я уверен в том, что вы примете мое предложение и сыграете эту роль.
Джастина с сомнением покачала головой.
— Для того, чтобы я приняла ваше предложение и сыграла в этой пьесе, нужно, чтобы нашелся для начала режиссер, который согласился бы ее ставить. Неплохо было бы найти также сцену, на которой все это можно было проделать. Еще одно непременное пожелание — деньги. Они, возможно, не имеют существенного значения для меня, но не для других.
Молодой человек с наивностью семимесячного малыша воскликнул:
— Я думаю, что вы мне поможете! Ведь вам понравилась пьеса, правда? Вы обратитесь к вашему режиссеру, и я думаю, что вопрос, таким образом, будет решен. Кстати, с вами работает очень хороший режиссер. Я был бы рад, если бы он согласился поставить мою пьесу. Что вы думаете на этот счет? Ведь он не откажется, правда?
Джастина не удержалась от смеха.
— Вы меня радуете, мистер Ролсон. В вас есть какой-то замечательный оптимизм.
Джастина целую неделю не могла себя заставить сесть за чтение новой пьесы. Сюжет пьесы, который рассказал ей мистер Ролсон, так неожиданно взволновал ее и перевернул все в душе, что она даже не хотела открывать рукопись.
Лишь как-то вечером, после долгой прогулки по вечернему Лондону, она наконец-то решилась. Вечер был довольно прохладным и сырым, что для Лондона такой поры было вполне обычным.
Перед этим прошел дождь, и Джастина медленно шагала по мокрым мостовым. Она испытала какое-то странное ощущение, знакомое лишь коренным жителям Лондона. Джастина прошла под сводом дома, выходившего на Тоттенхэм-Корт-Роуд, и шагала между каменными стенами, покрытыми кое-где серыми пятнами сырости. Среди пятен света, вырывавших улицу из тьмы, лишь иногда мелькали фигуры прохожих. Какое-то властное очарование облекало в ее глазах эту опустевшую холодную улицу, похожую на дорогу, проложенную в густом каменном лесу.
В дальнем углу неба повисла ущербная луна, которая опыляла бледное небо рассеянным светом. В нем Джастина успела рассмотреть на деревьях нежные лиловые почки, которые смягчали серый тон коры. Все-таки, несмотря ни на что, весна приближалась. Еще не видно было ни одного листочка, но легкая дымка, скользившая над самой землей, возвещала весну.
Это вселило в душу Джастины какую-то новую надежду, и она, придя домой, с интересом стала читать пьесу начинающего драматурга по фамилии Генри Ролсон, повествовавшую о судьбе несчастной девушки, на свою беду испытавшей любовь к молодому священнику. Поначалу пьеса показалась ей скучноватой, но затем Джастиной овладело глубокое любопытство, которое заставило ее лежать в постели при свете ночника до половины первого ночи. Она сама не заметила, как уснула, отложив рукопись.
Джастина проснулась, когда стрелки часов приближались к девяти.
Поднявшись с постели, она некоторое время смотрела в окно, откуда была видна каменная громада Лондона. Утро было ясным и свежим. Все вокруг говорило о приближающейся нежности и благоухании весны. Поднявшись в такое непривычное для себя время — после спектаклей часто бывали ужины и вечеринки, затягивавшиеся далеко за полночь, и Джастина обычно поднималась самое раннее в одиннадцать, — она снова вспомнила о пьесе, которую читала на ночь, и, усевшись у окна, снова потянулась к рукописи. Хотя с пьесой в общем-то все было ясно — несмотря на занятность сюжета и некоторые аналогии, которые он вызывал у Джастины с жизнью ее матери, молодой человек отнюдь не обладал драматургическим даром. Диалоги в его пьесе были сухими и скучными, имея строго нравственную направленность. Мизансцены порой поражали своим однообразием, а большое количество деталей, прямо или косвенно упоминавшихся в пьесе, создавало впечатление пустопорожнего многословия.
Тем не менее из странного и порой необъяснимого для самой себя любопытства Джастина заставила себя дочитать пьесу до конца. В общем, из этого могло бы получиться кое-что, если бы над текстом поработал настоящий профессиональный драматург, который резче обозначил бы конфликт, развернул сюжет, подчистил диалоги, сделал более насыщенными и резкими сцены, которые несли основную смысловую нагрузку воспитания, и таким образом превратил бы этот сырой полуфабрикат в достаточно приличный продукт.
Иногда, растроганная особенно неудачным и оттого особенно слезливым местом, Джастина усталым движением надолго роняла рукопись на колени, устремив взор к далекому горизонту.
В это утро Лондон пробуждался улыбчиво-лениво. Туман, стелившийся вдоль Темзы, разлился по обоим ее берегам. Это была легкая беловатая дымка, освещенная лучами постепенно выраставшего солнца. Города почти не было видно под этим зыбким, тусклым покрывалом, легким, как муслин. Во впадинах облако, сгущаясь и темнея, отливало синевой, а на широких пространствах редело, утончалось, превращаясь в мельчайшую золотую пыль, в которой проступали углубления улиц; выше туман прорезали серые очертания небоскребов, еще окутанные разорванными клочьями пара. Временами от сплошной массы тумана тяжелым взмахом крыла огромной птицы отделялись полосы желтого дыма, таявшие затем в воздухе — казалось, он втягивал их в себя.
Над этим облаком, спустившимся на Лондон и уснувшим над ним, высоким сводом раскинулось прозрачно чистое, бледно-голубое, почти белое небо. Солнце поднималось в тусклой пыли лучей. Свет, отливавший смутным, неярким золотом приближавшейся весны, рассыпался мельчайшими брызгами, наполняя пространство теплым трепетом. Это был праздник. Величавый мир и нежная веселость бесконечного простора.
Город, под дождем сыпавшихся на него золотых стрел погруженный в ленивую дрему, все еще медлил выглянуть из-под своего кружевного покрова.
Временами Джастина просто не могла наглядеться на обольщавший ее Лондон. Он был бездонно глубок и изменчив, как океан, по-детски ясен и прозрачен в часы безмятежного утра — таким Джастине приходилось видеть его реже всего — и охвачен пожаром в час заката, проникаясь и радостью, и печалью отраженного в нем неба. Солнце прорезало его широкими золотистыми бороздами, тучи омрачали его и вздымали в нем бури.
