Я особенно любила эти пешие прогулки из школы домой в весеннее время, когда цветут деревья и кусты вдоль улиц и нежно-зеленые лужайки светятся чистотой, когда распускаются тюльпаны, ирисы и азалии, а террасы в домах чисто вымыты. Скворцы сидят как стражи на телефонных проводах и смотрят, как под ними движутся машины и люди. Малиновки, забравшись в кусты, высовывают через прохладные зеленые листья свои головки с любопытными глазками. Иногда проскакивают мимо случайные колибри, обладающие, кажется, неисчерпаемой энергией, независимо от жары. Весь мир в это время выглядит свежим и полным жизни.
Большую часть дороги к дому Люк шел с сжатыми губами и опустив голову. Когда я остановилась у дорожки, ведущей к Хасбрук-хаусу, я заметила, что он даже не понял, что мы уже пришли.
— Хочешь, посидим немного на веранде? — спросила я его с надеждой. Мне хотелось удержать его до тех пор, пока он не скажет, что его так беспокоит.
— Нет, я лучше пойду домой, — ответил он голосом, полным грусти.
— Люк Тоби Кастил! — не выдержала я и подбоченилась. — Ни ты, ни я не привыкли держать что-либо в секрете друг от друга, даже если это может причинить другому боль.
Он посмотрел на меня с таким видом, будто только что проснулся и обнаружил мое присутствие. Затем он отвел свой взгляд.
— Вчера меня приняли в Гарвард со стипендией, полностью покрывающей плату за обучение, — произнес он равнодушно.
— О Люк! Как это здорово!
Он поднял вверх руку, чтобы показать, что он еще не все сказал. Затем вновь посмотрел вниз и собрался с силами, чтобы продолжать. Я терпеливо дожидалась, чувствуя, что в горле у меня образовался комок.
— Я никогда не говорил своей матери, что подал заявление о поступлении в Гарвард. Всякий раз, стоило мне упомянуть об этом университете, она начинала произносить свои тирады о голубой крови и этой неблагодарной семье, которая считает, что она намного лучше, чем ее собственная. Мать принималась рвать и метать в адрес дяди Кейта и тети Джейн, кричать, что они никогда не навещают ее и не пишут и вообще не признают ее существования. Она обижена, что ее никогда не приглашали в Фартинггейл, даже на прием по случаю свадьбы твоих родителей. В своем сознании мать связывает воедино все: Гарвард, Таттертонов, состояние и тех, кого она называет «снобы из Бин-тауна».
— Но, Люк, это несправедливо по отношению к тебе, — старалась я утешить его.
Он кивнул головой.
— Во всяком случае, — продолжал он, — я ничего не сказал ей о поданном мной заявлении. Вчера конверт с извещением о моем приеме пришел по почте, и она вскрыла его. Потом, напившись, разорвала полученную бумагу. Я нашел обрывки на полу в своей комнате.
— О Люк, мне так жаль! — Я боялась даже подумать, каково ему было обнаружить такой важный документ разорванным на кусочки.
— То, что она уничтожила эту бумагу, не остановит меня. Но я расстроен по поводу тех гадких вещей, которые мать сказала однажды, будучи пьяной.
Не спрашивая, я знала, на кого были направлены гадкие слова Фанни.
— Это было о моем отце? — все же уточнила я.
Люк кивнул. Я сделала глубокий вдох, чтобы подготовиться к дальнейшему.
— Ты можешь не бояться рассказать мне.
Я закрыла глаза и заранее зажмурилась, ожидая услышать что-нибудь мерзкое.
— Я не стану пересказывать тебе всего, поскольку некоторые вещи были настолько злобными и отвратительными, что я не хочу даже вспоминать о них. Самое скверное она говорила, когда обвиняла меня в том, что я больше похож на Логана, чем на нее, что я более лоялен к его ханжеской боковой ветви семьи, чем к ней. Но действительно, Энни, твои родители относятся ко мне лучше, чем моя мать. Она почти не бывает дома, чтобы приготовить обед, но презирает меня за то, что я провожу так много времени в вашем доме!
— Но она не презирает тебя, Люк.
— Она презирает наполовину меня, наполовину Стоунуоллов. Напивается и уезжает с одним из своих молодых ухажеров, а затем обрушивается на меня за то, что мне не нравится, когда она бывает пьяной и в компании со своими приятелями.
— Мне жаль, Люк, но скоро ты уедешь в колледж и будешь далеко от всего этого, — утешала я его, хотя мне причиняла боль сама мысль, что мы должны расстаться.
— Дело в том, что у меня нет к ней ненависти, Энни. Я презираю то, что она иногда делает с собой, и мне жаль ее за ту жизнь, которую она ведет. Поэтому я много и успешно трудился для того, чтобы мать имела возможность гордиться мною и ходить с высоко поднятой головой. Что, конечно, она и сделает при первом же случае, — добавил он.
Я улыбнулась. Тетя Фанни не колеблясь будет хвастаться любым своим успехом перед кем угодно в Уиннерроу.
— Но вместо того чтобы радоваться моему приему в Гарвард, да еще с полной стипендией, мать обвиняет меня, дескать, я бросаю ее.
— Она изменит свое мнение, — заверила я его.
«Бедный Люк, — думала я. — Он так много трудился, чтобы все мы могли гордиться им, а его собственная мать разорвала эту гордость на кусочки и бросила ее на пол, как какой-то мусор. Как разрывалось, наверное, его сердце». Мне хотелось утешить юношу, успокоить его душевную муку, обнять его и помочь ему снова почувствовать себя счастливым. Я могла бы это сделать, если бы… если бы не существовало так много препятствий для проявления моих чувств.
— Я не знаю. Во всяком случае, не жду ничего хорошего от предстоящего празднования ее дня рождения. Она пригласила всех мужчин, с которыми выходила куда-нибудь, и несколько друзей из низших классов только для того, чтобы втереть их в наше семейство. — Он покачал головой. — И никому это не доставит ни радости, ни удовольствия.
— Моя мать все уладит, — успокоила я его. И восхищение матерью подняло мое настроение. — Она может быть леди при любых обстоятельствах. Я надеюсь, что у меня будет хотя бы половина силы моей мамы, когда я достигну ее возраста.
Люк с пониманием кивнул и посмотрел на меня глубоким, проникающим взглядом, свойственным ему в минуты принятия какого-либо решения.
— Это у тебя будет. Ты очень на нее похожа.
— Спасибо. Нет никого другого, на кого я хотела бы быть похожей. И не беспокойся относительно праздничного приема. Я буду там с тобой, чтобы помочь, если тетя Фанни вдруг поведет себя не лучшим образом, — обнадежила я его. Мои глаза излучали такую же энергию, а выражение лица стало таким же решительным, как и у мамы, когда та уже что-то твердо решила сделать.
— Ты не видела ее, Энни, когда она выходит из себя, — предупредил Люк. Потом он встряхнул головой и улыбнулся, его лицо просветлело. — В любом случае, спасибо тебе, что выслушала меня. Ты всегда была рядом, когда я нуждался в тебе, и это всегда мне помогало. Ты не представляешь, как много это для меня значило, Энни. Просто быть уверенным в том, что ты готова помочь мне идти дальше, взбираться на высокие горы, стремясь увидеть открывающийся с них вид. Когда меня приняли в Гарвард, я подумал про себя, что Энни будет гордиться этим и именно из-за Энни я так сильно хотел этого и хочу так много работать над собой. Иногда я думаю, что ты — единственная семья, которая есть у меня. Спасибо тебе, Энни.
