— Да ну бросьте! И потом, я прекрасно и тут всё делаю.
— Как это?
— Легко. Есть ноут, есть сеть — а больше мне ничего не нужно.
Вот уж кто необыкновенный — так это она.
Во всяком случае, я впервые встретил девушку, которая с интересом слушала про мою работу. Обычно девушки даже не понимают, о чём речь. Анита тоже далеко не всё понимала, конечно, но запросто спрашивала, что к чему и почему, а не зевала и не кривилась от скуки, как другие.
Я тоже ненавязчиво её расспрашивал о личном, но о себе она рассказывала скупо и неохотно. Однако главное я уяснил — она не замужем и не была там раньше.
В общем, вечер получился чудный, хотя мы только болтали, ничего такого… Но когда она ушла, стало вдруг тоскливо.
=16.
На следующий день Анита пришла снова. Где-то в обед. Правда, я только встал. Не успел ещё и глаза толком продрать. А потому что вчера, после её ухода, никак не мог прийти в себя. Взбудоражила она меня конкретно. Сердце колотилось, аж в висках долбило. И изнутри прямо-таки распирало. Какой уж там сон?
Так что я перемыл посуду и даже полы протёр — надо же было как-то сублимировать переизбыток энергии. Потом решил прикрутить кое-какую улётную фишку в проге для Иваныча, да так и заработался почти до утра.
Когда позвонили, я, не размыкая глаз, на автомате, чистил зубы. Шатаясь, доплёлся до двери, открыл — и остолбенел. Увидеть Аниту я никак не ожидал.
— Добрый день, — улыбнулась она.
Я сглотнул, вытаращившись на неё, румяную от холода и какую-то сияющую, что ли.
— Простите, что так внезапно. Я звонила, но у вас телефон недоступен. А вечером будет некогда… Да я ненадолго. Просто принесла вам поесть, вы же не выходите на улицу, наверное…
Она говорила и говорила, а я молчал и хлопал глазами.
— Можно?
Наконец я очнулся и поспешно отошёл, пропуская её в квартиру.
— Я вас разбудила? Извините.
— Нет-нет. Я уже давным-давно встал. С первыми лучами солнца.
Конечно же, я сразу взбодрился. Потом сообразил, что стою перед ней в одних боксёрах.
— Вы проходите, а я сейчас…
Пока она раздевалась в прихожей, я, наоборот, впопыхах одевался. Натянул джинсы, футболку, пшикнул Олд спайсом на всякий случай.
А она уже хозяйничала на кухне. Выкладывала из своей сумки какие-то контейнеры.
— Ничего, что я тут так освоилась? — спросила она, когда я возник на пороге, очевидно, с идиотским выражением лица.
— Хорошо даже, — кивнул я. — А что там?
— Тут — лазанья, а тут — салат. А я гляжу, вы за ночь успели кружками обзавестись, — с еле уловимой насмешкой заметила она, открывая свои контейнеры.
— Угу, расстарался, — я сел за стол, разглядывая угощение. Аппетит проснулся такой, что затмил конфуз. Эта её лазанья пахла просто обалденно. — Подумал, вот принесёте вы лазанью, как чай будем пить?
Она коротко засмеялась, выкладывая еду на тарелку.
— Вы такой забавный.
— Если я забавный, может, на ты перейдём?
— Я не против, только вы — первый, — улыбнулась она. — Я не очень умею сокращать дистанцию… А где у вас, кстати, столовые ножи?
— Не уверен, есть ли они тут вообще. А обычные тебе не подойдут? — спросил я с напором на «тебе». Я-то с удовольствием эту самую дистанцию сокращу.
— Ну, если других нет, то пусть будут обычные.
Ела она так чопорно и изящно, что я чуть снова не стал ей «выкать».
Матушка моя тоже обожала все эти церемонии, но меня приучить не сумела. То есть я, вроде, знаю, что и как (если не забыл, конечно, давно же всё это было), но предпочитаю есть без этих заморочек. Для меня еда — это просто еда. Необходимый источник жизненных сил, не больше и не меньше.
В юности, помню, аж бесило, когда матушка устраивала из обычного обеда целый ритуал. Но сейчас за Анитой наблюдать было прикольно. Наверное, её родители тоже допекали в своё время с этими куртуазными манерами, но преуспели явно больше, чем мои.
Что-то такое я и спросил у неё. Но она неожиданно побледнела, отложила приборы, опустила глаза. Может, родители у неё умерли и ей стало горько?
— Извини. Я, кажется, ляпнул что-то не то, да? С твоими родителями что-то случилось? Если не хочешь, не говори… Прости, я не хотел тебя огорчать.
Помолчав, она, не поднимая глаз, сказала:
— С отцом, насколько я знаю, всё в порядке. А мать давно умерла.
— Сочувствую… Это ужасно, когда умирают родители. По себе знаю. Так что представляю, как тебе тяжело…
Она кивнула, но потом вдруг вскинула голову. Посмотрела прямо в глаза так пронзительно, что у меня дыхание перехватило.
— Нет, ужасно было, когда мать была жива, — тихо произнесла она. — Она едва не убила моего младшего брата.
Я аж растерялся от такого заявления.
— Нечаянно? — предположил.
— Она была опустившейся алкоголичкой, она морила его голодом и вместе со своими дружками-собутыльниками избивала, если тот плакал. Её лишили родительских прав и отправили на три года в колонию. Там она и умерла. Я всю жизнь стыдилась этого. И даже не знаю, зачем тебе всё это рассказываю. Обычно наоборот скрываю… Наверное, просто невмоготу уже всё держать в себе.
Я накрыл её руку ладонью, легонько сжал длинные пальцы.
— Тебе не должно быть стыдно. Но мне очень жаль, что у тебя было… такое в жизни…
Затем она как будто ушла в себя. Я пытался её растормошить, отвлечь, развеселить. Анита кивала иногда и что-то отвечала, и даже иногда впопад, но я видел, что мыслями она совсем не здесь.
Я боялся, что после этого она больше не появится. Ну, типа, сказала лишнее и больше не захочет встречаться — у меня так бывало не раз. Я звонил ей вечером — она не ответила. Однако на другой день перезвонила сама, пообещала в понедельник вечером зайти проведать.
И я потом так ждал понедельника, что чуть ли не подпрыгивал. А ещё опасался — вдруг передумает? Или просто что-нибудь у неё не сложится?
Но нет, она пришла, и мы с ней проболтали до глубокого вечера. Иногда мы как-то по-особенному сталкивались взглядами. Не знаю, как объяснить и почему так получалось. Ведь порой рассказываешь что-то, она слушает, смеётся, смотрим друг другу в глаза — и на душе тепло и хорошо. А потом вдруг взглянешь, вроде так же, как только что смотрел — но внутри резко всё сжимается и к горлу приливает горячая кровь. И тут же все мысли вылетают из головы. И без слов ясно, что она в этот момент чувствует то же самое. Мы тогда замолкали на полуслове и как будто на несколько секунд выпадали из реальности. Потом разрывали взгляд, и морок отступал.
Мы и не заметили, как прошло три с лишним часа. И всё равно мне было мало. Когда Анита спохватилась, что уже поздно и ей пора, аж отпускать её не хотелось.
* * *
Я вызвался её проводить. Она немного поупиралась, но уступила. Я ведь всё равно за ней бы увязался.
В тот вечер выпал первый снег, и казалось, что на улице сразу как-то светлее стало.
— Ты скоро уже доделаешь ту свою работу? — спросила она, пока мы шли по обочине пустынной дороги в сторону её дома.
Ни людей, ни машин, только мы, огни фонарей и снег. Лишь редкие окна светились в этот час.
Через дворы мы бы добрались от меня до неё минут за пять, но мы, не сговариваясь, выбрали кружной маршрут. Да и брели медленно-медленно, будто специально растягивали время. Ну я-то уж точно. Мне чертовски не хотелось с ней прощаться.
— Ну да. Думаю, что скоро. Дома как-то быстрее дело идёт. Через две недели допишу приложение, потом с недельку потестирую. Ну, то есть проверю, всё ли работает, как надо. Ну и всё.
— А потом сразу уедешь?
Мне послышалось, или в голосе её и правда звучало сожаление?
— Не знаю…
Вообще-то, прежде я так и собирался, но теперь… Теперь я даже думать не хотел, что уеду, что мы с ней расстанемся.
— У тебя там дела? Тоже, наверное, работа? Семья?
— Нет, я, знаешь, птица вольная. Я бы и не смог вот так работать в одном месте изо дня в день, постоянно. Надоедает же. А я жуть как не люблю однообразие и рутину. Но ещё больше не люблю, когда над тобой кто-то стоит, приказы отдаёт, помыкает. И ты, типа, должен подчиняться, даже если не хочешь. Вот эти трудовые отношения здорово смахивают на крепостные. А я — за равноправие.
