Он пожал плечом и сделал большой глоток вина. Я смотрела, как его горло сжимается, когда он сглатывает, удивляясь плотности мускулов на его шее, переходящих на плечи. Я была заядлым бегуном, который никогда не пропускал тренировки, поэтому я знала, что он, должно быть, тренировался каждый день, поддерживая такую невероятно спортивную форму.
— Восхищаться мной это нормально. — его голос врезался в мои мысли, разгоняя румянец, разлившийся от моих щёк до груди, как вино в его бокале. — Ты женщина Ломбарди, и поэтому я уверен, что ты глубоко ценишь красоту.
— Вот почему я не люблю итальянских мужчин. Ты невероятно высокомерный.
— Разве это высокомерие, если оно основано на фактах? Зачем притворное смирение? Ты бы предпочла, чтобы я обманул тебя, чем сказал правду? — спокойно возразил он.
Я чувствовала себя так, словно меня подвергают перекрестному допросу в суде, его глаза ищут трещины в моем фасаде, его разум тщательно вычисляет каждое слово из моих уст. Меня бесило то, что он думал, что имеет право допрашивать меня. Что он думал, что имеет право знать меня.
Никто не имел.
Я была островом, и мне это нравилось.
— Для начала, Эдвард, я не восхищалась твоей так называемой красотой. Ты можешь заставить женщину определенного типа упасть в обморок, но я предпочитаю мужчин не мафиози и более утонченных.
— Ты так ненавидишь Каморру, но, похоже, это не касается твоих сестер, — размышлял он, пытаясь проникнуть в каждый укромный уголок моего существа.
Его слова вызвали у меня первое ужасное воспоминание о Каморре и их присутствии в нашей жизни.
Мои братья и сестры были слишком малы, чтобы помнить порочность нашего детства с какой-либо истинной ясностью. Наша поездка в Апулию [6], когда близнецы были еще младенцами, а Жизель мечтательной малышкой, запомнилась им только турбулентностью в полете на частном самолете.
Они не помнили, как я, на три года старше их, того ужаса, который заставил нас бежать из нашего дома в Неаполе к залитым солнцем берегам юга.
Я все еще помнила привкус стали во рту, ощущение тяжелого и холодного пистолета на языке, словно какой-то жуткий фаллос. Как слезы обжигали глаза, словно зажигалка, поднесенная к моим зрительным нервам, и как я отказывалась позволить им течь, задерживая дыхание и сжимая кулаки, пока не превратилась больше в камень, чем в плоть.
Мне было шесть, когда однажды Симус и мама вернулись домой и обнаружили Soldato [7] местной Каморры, прижимающего меня к своему телу с пистолетом, зажатым у меня во рту.
Это был не первый раз, когда Симус задолжал деньги, но это был первый раз, когда они угрожали его детям. Жизель было всего четыре, близнецам почти три. Впервые на моей памяти мама нарушила волю Симуса, и на следующий день, собрав наши сбережения, чтобы выплатить его долги, мы переехали в Апулию к маминым кузенам.
Конечно, это длилось недолго, но время, проведенное на острове, было одним из немногих счастливых периодов моего детства.
— Ты можешь поэтично рассуждать о преступности, но я достаточно пережила, чтобы увидеть все ужасы, — наконец сказала я, вернув взгляд в настоящее и пригвоздив его осуждающим взглядом. — Ты можешь без проблем избить человека или угрожать его семье, если он пойдет против тебя, но я была дочерью такого человека, и я была тем ребенком, которому угрожали. Я понятия не имею, как ты можешь видеть в этом что-то достойное восхищения.
— Ты подменяешь часть целым. Действия одного плохого человека не распространяются на всех остальных членов его общества, — возразил он.
Я допила вино, удивляясь тому, как быстро осушила прекрасный напиток.
— Ты хочешь сказать, что ты неплохой человек, капо? — сладко спросила я.
Он перевернул свою большую руку на столе, показывая мне силу своей руки, сжимая и разжимая кулак.
— Si (в пер. с итал. «Да»), эти руки стали свидетелями насилия и возмездия, Елена, но означает ли это, что они не могут также утешить ребенка, доставить удовольствие любовнице или защитить невиновного?
Я усмехнулась.
— Прости, если я не вижу, как ты защищаешь невиновного.
Мгновенно открытое лицо Данте закрылось, и его густые брови нахмурились.
— Ты ведешь себя очень высокомерно и властно для женщины, которая судит меня, не зная меня, особенно когда я пытаюсь узнать ее поближе.
— Тебе не нужно узнавать меня, чтобы я надрывала задницу ради тебя над этим делом, — возразила я, поднимаясь со стула, глядя на него через стол.
— Что ж, тебе нужно узнать меня, если ты хочешь остаться в этой команде и добиться того успеха, в котором так отчаянно нуждаешься, — возразил он, оттолкнувшись от своего стула и перегнувшись через маленький столик, его рука схватила меня за горло в шокирующе крепкой хватке.
Мой пульс бился об его пальцы, но я не двинулась с места, обездвиженная не его хваткой на своей шее, а свирепостью в его глазах.
— Ascoltami (в пер. с итал. «Послушай»), — прорычал он по-итальянски, приказывая мне его выслушать. — Я жертвовал собой ради невинных и любимых людей, чего никогда не сможет понять твой изящный черно-белый мир. А ты-то когда-нибудь жертвовала, а?
Меня захлестнула тошнота, когда воспоминание прокатилось в воображении, как сломанный калейдоскоп. Мафиози ударил меня, потому что я спрятала от него симпатичную Жизель, а затем от Кристофера, умоляя его не причинять ей вреда.
Но я этого не сказала.
Вместо этого я посмотрела в пылающую тьму его взгляда и скользнула в ответ, словно лезвие между его ребер.
— Да. Я жертвую своей честностью, помогая тебе, потому что дала Козиме обещание.
Он долго смотрел на меня, не моргая, его рука все еще сжимала мое горло, такая горячая, что обжигала кожу. Воздух вокруг нас пульсировал в такт моему пульсу. Я почувствовала румянец на щеках и тяжесть в животе, и сказала себе, что это гнев, а не что-то более плотское.
Я видела, как тьма в глазах Данте теплела не от гнева, а от чего-то другого. Я резко втянула воздух, ощущая аромат его перечного одеколона, когда он приблизил мое лицо к своему, прижимаясь своей щетинистой щекой к моей собственной и шепча мне на ухо:
— Кто знает, lottatrice, (в пер. с итал. «боец») быть может, ты найдешь больше удовольствия в постели с дьяволом, чем ты могла себе представить.
Глава 5
Данте
Что происходит после падения династии?
Большой взрыв и вспышка фейерверка, взорвавшегося в длившемся десятилетиями шоу блеска и гламура, растворяясь в огоньках и углях, а затем… в ничто.
Остается огромное чернильно-черное небо, созревшее для заполнения.
Черная дыра просто ждет, когда кто-то подойдет и возьмет пустоту под контроль.
Старая мафия умерла в 80-х годах после того, как суд над Артуро Аккарди забил последний гвоздь в гробах старой гвардии. Публичных хитов, карикатур с мафиози, закутанных в сшитые на заказ костюмы Прада с золотыми цепями и карманами, набитыми сотнями пачек, больше не было.
Но саму мафию убить не удалось.
Ни тогда, ни тем более сейчас, и если бы мне пришлось сделать ставку, то никогда.
Мафия была основана на идее братства и жадности, которые настолько важны для человеческого существования, что их невозможно уничтожить.
Поэтому мы повторяли, повторяли снова и снова. Мы были аморфной формой, постоянно меняющейся со временем и адаптирующейся лучше, чем любое другое учреждение или организация, потому что нам не нужно было беспокоиться о таких досадных вещах, как закон или мораль.
Мафия зародилась на Сицилии, потому что после десятилетий постоянных вторжений и смены власти местные жители выработали отточенное чувство лояльности к своим соседям, но не к правительству. В результате они смогли сохранить культуру, основанную на их уникальном сообществе, а не на культуре их угнетателей.
