Но хуже всего было то, что даже сквозь этот резкий мужской запах явно ощущался нежный аромат цветущей груши. Этот запах Никита знал отлично. Так пах в мае сад деда, и так круглогодично и без перерывов благоухала Настя. А теперь по непонятной причине и этот мужик, что продолжал пялиться в зеркало.
— Ты зачем Веселову обидел? Тебе родители не объяснили, как себя следует вести с парой?
Никита почувствовал знакомое раздражение, зарождающееся внутри, словно тот, другой, опять готовится вырваться на свободу.
Пришлось прикрыть глаза, наклонить голову вниз и постоять так с минуту, считая глубокие вдохи и выдохи. Раз! — вдох. Два! — выдох. Три! — вдох. Четыре, — выдох.
Туман злости начал постепенно развеиваться и к Никите вернулась способность думать.
И первая же мысль, как обычно, была о Насте.
Никита беспокойно вскинул голову и машинально повел носом, ища привычный запах, без которого он уже давно не представлял своей жизни.
Никита отчётливо помнил день, когда для него все изменилось. Он не знал точную дату и в месяцах мог запутаться — то ли июль, то ли август; но свои ощущения мог описать так досконально, словно это произошло вчера.
Настя тогда уехала в летний лагерь на море и Никита целых три недели изнывал от скуки и непонятной тоски, а после долгожданного известия о возвращении Насти, со всех ног бросился к любимой подруге детства.
Дверь ему открыла вездесущая Катька и сразу что-то затараторила, но Никита её почти не слушал, оглушенный странным запахом из квартиры.
А потом из кухни вышла улыбающаяся Настя и Никита понял, что пропал.
Девчонки смеялись, разговаривали, ходили по комнате, а Никита, как зачарованный смотрел на Настю и ничего не мог понять, как и перестать пялиться на нее.
— Никита, ау! Ты с нами? — Настя похлопала его по плечу и склонилась низко-низко, отчего прядь ее волос скользнула Никите по щеке и он задохнулся от красоты этого движения и от Настиной, конечно.
Солнечные лучи играли бриллиантовыми переливами в ее пшеничных прядях, тени от длинных ресниц подрагивали на молочно-белой коже лишь самую малость тронутой персиковым загаром, и Никита ошеломленно рассматривал каждую новую деталь в облике подруги, словно видел ее впервые.
Девчонки оставили его в покое и погрузились в беззаботное общение, а Никита так и просидел молча, лишь невпопад кивая на обращённые к себе вопросы, чем вызывал ещё большее веселье у подруг.
С того самого дня для него все и изменилось и нельзя сказать, чтобы к лучшему. Настя ничего не замечала и Никита испытывал неудобство от того, что не может относиться к ней, как продолжал относиться к Кате. Ему казалось, что стоит Насте заподозрить его в тайных чувствах, и общению придет конец. А эта мысль приводила его в отчаяние, и поэтому Никита изо всех сил скрывал свои истинные желания, да так хорошо, что временами и сам верил в их дружбу.
А потом появился голос. Вернее, даже не отдельный голос, а полноценная вторая личность, причем очень настойчивая и сильная. И эта самая личность диктовала и навязывала неприемлемое для Никиты поведение.
"Давай, поцелуй её", — повелительно толкал голос, когда Настя на выпускном кружила с Никитой в медленном танце.
"Слабак, убей его!" — рычало в голове при виде одноклассника, держащего Настю за руку.
"Ну же, не будь тряпкой, возьми её, она твоя", — облизывался этот некто при виде загорающей в крохотном бикини Насти.
Никита приходил в ужас от требований голоса и всеми силами пытался прогнать его из своей головы, но незваный подселенец только сильнее злился, пока окончательно не озверел, пытаясь перехватить контроль и сделать то, на что без устали подбивал Никиту.
Когда Настя сообщила о своем отъезде в Москву, Никита даже обрадовался, так как на тот момент с большим трудом сдерживал дикие порывы своего соседа по голове и уже подбирал слова, чтобы признаться матери в своем состоянии. Это был непростой шаг, но и жить, ничего не предпринимая, Никита больше не мог.
После Настиного отъезда Никита несколько раз порывался начать разговор с мамой, но так и не решился. То время не то, то место не подходящее, то другие обстоятельства.
А голос все бесновался и бился в голове, требуя Настю, воя и разрывая тело изнутри, выкручивая суставы и мышцы. Иногда Никите казалось, что все — конец. Он умирает от неизвестной болезни и никто ему не сможет помочь. Кроме Насти.
Когда она позвонила с "радостной" новостью о возможном замужестве, Никиту выгнуло дугой от невыносимой боли и он, кажется, потерял сознание, а когда очнулся, понял, что достиг предела. Он больше не контролировал голос. Теперь голос диктовал, что ему, Никите, делать. И все, что произошло после этого — полностью его вина. Воля и разум Никиты словно оказались заперты в клетке, откуда он лишь мог наблюдать за безумством своего подселенца. Но иногда Никите все же удавалось вырываться и ненадолго перехватывать контроль, отчего не становилось легче. Настя… его бедная Настя… Сколько же ей пришлось вытерпеть от него. И сколько предстоит..
— Так и будешь молчать? — Никита вздрогнул и опять посмотрел на бесящего его незнакомца, Настиного преподавателя. Чего он прицепился? Мало получил? Можно и добавить. Как раз внутренний подселенец завозился и зарычал.
— Волчонка своего придержи, мал ещё зубы скалить.
Мужчина, как ни в чем не бывало, поправил узел галстука, смотря на себя в зеркало и развернулся к ошарашенному Никите, который чувствовал себя актером или зрителем театра абсурда. Он сказал волчонок? Какой ещё волчонок?
И в ответ на мысли Никиты внутри у него зародился и разросся, затопив внутренности горячей волной обиды, протяжный тоскливый вой.
Мужчина нахмурился и вопросительно приподнял бровь, а Никита, запинаясь, переспросил:
— В-волчонок?
* * *
— А на-ка, дружок, пойдем прогуляемся. — Настин преподаватель настойчиво подпихнул Никиту в спину, вывел из туалетной комнаты, провел по длинному коридору и широкой лестнице, и выпроводил из здания института через второй выход, ведущий в институтский
