— Тяжелый случай, — растерянно оглянулся папа на бабушку.
— Я не знаю что там у вас за «Жук», но помнишь — ты в детстве хотел ту мелкую собаку с гадкими выпученными глазами и храпящим плоским носом, плакал и цеплялся за нее? Уродливее создания я в жизни своей не видела, — улыбалась, вспоминая, бабушка.
— Да уж… — заулыбался и папа, — вот только я не помню, почему все-таки мы ее не взяли?
— А почитали про них, и там говорилось, что эти глаза… они могут иногда вываливаться… выпадать.
— Фу-у… ужас какой, — выдохнула я.
— Да, точно… — вспоминал он, — тогда казалось, что если мы ее не возьмем, такую страшную, то никто и никогда не возьмет ее по этой же самой причине… пожалел, наверное. Ладно, убедили. Пускай будет «Жук». На нем и поедем в гости к Воронцовым.
— Поедем… — согласилась я.
Засыпая этим вечером, я вдруг вскинулась, услышав непривычные звуки. В комнате, где ночевал папа, раздавались шорохи и бормотание. Я села в постели, прислушалась и потом, заволновавшись, подошла к его двери.
— Пап, ты чего там шумишь?
И в ответ раздалось сказанное в сердцах:
— Да блин, Катерина, как вы вообще тут спите под этот грохот? Я чуть не обделался со страху… спросонку… извини… Можно их вырубить на время? А то я всю ночь буду лежать и ждать, как тот генерал второго лейтенантского сапога.
— Да… да, папа, конечно, — трясло меня от еле сдерживаемого смеха и ощущения какого-то запредельного счастья, которое накатило разом и с сумасшедшей силой.
Глава 8
На следующий день мы поехали покупать машину, и очень повезло, что нашелся цвет кузова, который сразу понравился мне — вкусный мятный с перламутровыми искорками. Но стоимость даже в минимальной комплектации… в интернете я видела совсем другие цены. Я мигом потухла и категорически отказалась от такого подарка.
— Папа, это жулики однозначно, я читала о таком. Заманивают якобы низкой ценой, а потом… — встрепенулась я, — там еще в договоре купли-продажи мелкими буквами могут быть прописаны обязательства покупателя и за их невыполнение тоже придется платить и ого-го!
— Кать… обижаешь, твой папа что — лох? Я звонил Сашке с утра — советовался. Нормальный здесь салон. Возьму в кредит, я могу себе позволить, поверь мне. Сейчас начнется сезон и деньги "потекут рекой".
— Я добавлю, пап, не спорь, это не обсуждается. Я тоже хочу поучаствовать, раз уж выпросила. Оформляй кредит так, чтобы когда я продам своего «крокодильчика»…
Мы договорились, и вскоре я ходила вокруг Букашки, нарезая круг за кругом, ласково гладила крышу, слегка выпуклые передние дуги. Заглянула в салон, с удовольствием обнюхала его, посидела по очереди на всех без исключения сиденьях. Вышла и, обойдя опять свое сокровище кругом, по-хозяйски ощупала диски и протекторы.
Папка оформлял покупку в кредит и посматривал на меня. А потом, когда уже выкупленная и заправленная под завязку машина выезжала из соседней с автосалоном заправки, он — притихший и молчаливый, попросил меня остановиться у какого-нибудь нешумного кафе, которое мне нравится.
И не успела я выйти из машины, как он уже стоял рядом, а потом крепко обхватил меня и долго не отпускал, мы просто стояли вдвоем и обнимались. Я чувствовала себя надежно и правильно пристроенным ребенком. Хорошо и уютно я себя чувствовала.
— Ты еще такая маленькая у меня, Каточек. Как я, скотина такая, мог? — оторвался он от меня, — пошли… поговорим с тобой.
Я категорически не хотела выяснять отношения — вчера все уже было сказано. Но похоже было, что папа решительно настроен на разговор. Поэтому я уговорила его не ограничиваться кофе и легонько перекусить перед походом в гости, и вначале мы поели. За это время он немного успокоился, но все равно не до конца:
— Нам тогда дела не было до тебя, Кать — и ей и мне, но это я сейчас все понимаю. То, что мы тянули до твоего совершеннолетия…, я теперь будто со стороны смотрю и вижу, что твои интересы были для меня вторичны — просто причина удержать ее рядом еще немного.
— Пап, а может, не нужно, ну его? — ужаснулась я наметившемуся масштабу самобичевания и попыталась остановить его. Вот зачем мучить себя и, наверняка же — меня тоже? У меня тут праздник сегодня… со вчерашнего вечера праздник, так зачем?
— Какое совершеннолетие, Катя? — горячился папа, — тебя нужно было мерить совсем другими мерками — два факультета за четыре года! У тебя не было юности с этой учебой, ты сбежала в нее от наших проблем, из родного дома, а потом и города. А тебе не просто мы нужны были рядом, а поддержка наша, спокойствие, стабильность, как минимум, а максимум — любовь наша безмерная, учитывая особенности твоего характера. Понимать нужно было, что у тебя не само собой все так хорошо получается, а что тебе трудно неимоверно!
— Пап, па… — опять попыталась я остановить его.
— У тебя до сих пор нет отношений, — сказал он уже почти спокойно, но как-то безнадежно, — потому что ты насмотрелась нашей семейной жизни. Так же? Ты боишься из-за нас? Катя… ты могла не совсем так все понять, это не всегда…
— Ой, да не придумывай ты, пожалуйста! — уже всерьез разозлилась я, — здесь вы точно не виноваты. Просто мне не повезло с первой любовью.
— Первая почти всегда комом, — глухо согласился папа. Откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня. Когда понял, что выдавать пароли и явки я не собираюсь, вздохнул и заговорил опять:
— Когда раны на теле, их видно — это кровища и боль, а потом еще и шрамы остаются. И на душе тоже раны и они тоже больные, Кать, иногда просто невыносимо. И шрамы остаются так же и тоже внутри все уродуют, — он тряхнул головой и заговорил тихо, почти зашептал:
— Ты с самого своего рождения была очень спокойная. Не плакала вообще, только кряхтела, когда хотела кушать или чтобы тебя помыли. И потом, когда подросла немного… вечно в уголке где-нибудь, чтобы тебе не мешали, все сама с игрушками и своими книжками… молчком. Я понимаю, что просто ты такая, но что с тобой такой делать, когда уже женское взросление, когда гормоны… я просто испугался, что не справлюсь, Кать, самому бы тогда выжить. Если бы еще пацан, а то — девочка, да еще и немного не от мира сего, закрытая. Вот и оставил тебя со спокойной душой на бабушку, все же вы женщины и к ней ты всегда была как-то ближе, чем к нам, что ли? А мама… она, наверное, и не собиралась звать тебя с собой, ты бы все равно не поехала… после всего. Да и куда — если ты уже учишься? Может она потому и согласилась ждать эти два года — до твоего совершеннолетия… Да…, а уже потом я просто боялся возвращаться сюда, все оттягивал. Потому что думал — приеду и вдруг обнаружу, что из-за нее и тебя не люблю, и тогда у меня не останется никого — совсем один останусь.
— И даже не любопытно было — как я тут? Раз в месяц… — прорвалась-таки обида, и я больно закусила губу — и на фига я…? Но вот же как они всегда воспринимали меня…, а бабушка и сейчас воспринимает — как странное заумное дитя, нуждающееся в пристальном надзоре. Да еще и любовь отеческая ко мне под вопросом.
— Не вздумай сейчас плакать — я тоже тогда заплачу.
Судя по сдавленному голосу, он так бы и сделал. Тоже отвернулся к окну и взъерошил волосы, прикрывая лицо локтем.
— Пап, а давай — завязываем?
— Бабушка твоя звонила все это время, рассказывала о тебе и о себе, и про учебу твою тоже. Я тогда — в самом начале, заставлял себя слушать, Катюшик. Чувствовал яростную какую-то потребность отстраниться от прошлого, оставить все позади, отрезать, забыть…
— Тебе попался хороший психолог? — смирилась я, решив поддержать разговор, но направить его в безопасное русло.
— А раны были очень глубокие, — упрямо продолжал кающийся родитель. Мне было жаль и его и себя, я слушала:
— Но я так рад, что не двинулся умишком окончательно и смог отпустить все это дерьмо. Что, оказывается, соскучился до ужаса просто, что люблю тебя и не переставал любить — весь мир отдал бы, если бы мог. Рад просто до визга, что ты не отворачиваешься, а принимаешь меня вот такого — душевно потрепанного и страшно виноватого. Хотя понятно, что обижаешься и не понимаешь — за что с тобой так? Эти игры подсознания самому трудно понять.
