на детской коляске.
Да, Марина указала мне на тот же парк, и теперь я ощущаю легкое чувство азарта. Ждет ли она меня в том же месте? Или вообще не ждет? Скинула геопозицию свою и сбежала? Или вообще решила поиграть со мной и даже не появлялась в парке?
Мысли мечутся как ненормальные, а холод опаляет грудь. Я на ходу застегиваю пиджак, но все равно ежусь. Сегодня намного прохладнее. Сердце в груди стучит слишком нетерпеливо, а мысли путаются от азарта, и когда я ступаю на знакомую аллею, то вижу такую же знакомую коляску и… Марину. Сегодня ее волосы не прямые. Они накручены, и с такой прической она смотрится еще нежнее и еще моложе.
— Привет, — смущенно шепчет девушка, как только я подхожу, а на щеках ее проступает самый настоящий румянец. Если бы она замерзла, щеки покраснели бы раньше, а не в тот момент, когда я подошел настолько близко и просто взгляд от нее оторвать не могу.
— Ты очень красивая, — шепчу я так же, как и она, но готов поспорить на что угодно, что если бы и не нужно было говорить тихо, то у меня все равно не получилось бы громко. Потому что голос срывается от того, насколько же Марина действительно красива.
От взгляда Степана все внутри меня обмирает. Такое до безумия странное чувство: я ощущаю словно щекотку в животе. Неужели это и есть те самые пресловутые бабочки, о которых вечно говорят? Внутри все буквально дребезжит в лихорадочном предвкушении. Предвкушении чего-то прекрасного и долгожданного.
— Спасибо, — одними губами отвечаю я и все же отвожу взгляд, потому что нет никаких сил и дальше смотреть в травянисто-зеленые глаза Степана. Кажется, что я тону в них, а еще умираю от наслаждения. Никто на меня никогда так не смотрел. Даже Макс.
При мыслях о муже я отступаю еще на шаг назад и снимаю коляску со стопа. Лучше идти. Хоть куда идти. Лишь бы не стоять настолько близко к Степану и глазеть друг на друга, как влюбленные подростки. Я отворачиваюсь и выравниваю коляску, шаги Степы тут же слышатся позади меня, еще мгновение — и мужчина меня нагоняет.
— Она спит?
— Да, пока холодно, она с легкостью засыпает на улице.
Степан кивает, будто ему моя фраза о чем-то говорит, а затем, улыбаясь краешками губ, спрашивает:
— Как продвигается ее ползание?
— Ну, — тяну я, стараясь скрыть улыбку, и все же подыгрываю Степе, — возможно, она дала бы вам фору. Не знаю, как автомат, но игрушки в ладонях при ползании она научилась таскать на ура.
— Вот недаром мне всегда мама говорила, что девчонки сообразительнее мальчишек, — Степан смеется, и я тоже перестаю сдерживать свою улыбку.
Дело даже не в нашем шуточном диалоге про Леночку. Мне просто хочется улыбаться лишь от того чувства легкости и какого-то наслаждения, что плещется внутри. Разумом я понимаю, что Степа просто разгадал подход ко мне. Вряд ли Леночкой он интересуется искренне, и все же я не могу устоять и начинаю рассказывать ему всякие глупости. Словно проверяя так мужчину на прочность, и в то же время я выговариваюсь. Искренне болтаю о том, что у меня на душе. И про то, что Лена умеет, и про то, что у нее не получается, и про погоду, и даже про любителей парковать машины у бордюров, загораживая пандусы.
— Иной раз так неудобно приподнимать колеса у коляски.
— Да-да, я видел уже, как ты коляску приподнимала. — С лица Степана так и не сходит улыбка, а взгляд его буквально прикован ко мне. Мне даже начинает казаться, что он и не слушает меня вовсе, просто пристально смотрит, словно… любуется? — Все-таки девочки хоть и сообразительнее, но с транспортными средствами дела у них обстоят хуже. Видимо, не только с машинами.
— А вот не надо, — вспыхиваю я тут же, искренне возмущаясь, — я прекрасно знаю правила дорожного движения и управляю машиной неплохо, точнее… — осекаюсь я, — ездила. — Степа вопросительно изгибает брови, и я рассказываю: — Дома… в родном городе, — тут же уточняю я, вспоминая, что Степан ничего не знает обо мне, — я ездила без прав. В одиннадцатом классе.
В этот момент мои щеки начинают пылать, а во взгляде Степана появляется что-то новое, словно его интерес становится еще сильнее… гуще. Или гуще становится его цвет глаз? Такое вообще возможно?
— Вот как… — Степан прищуривается.
— Да, мне еще не было восемнадцати, но мама начала доверять свою машину. И ее… то есть меня не останавливали.
— Взяточничество? — улыбается он.
— Нет, просто… просто…
У мамы и правда много знакомых. Вряд ли она давала кому-то взятку, и если бы я действительно нарушила правила или ввязалась бы в историю, то, само собой, меня бы тормознули, но так… без повода, нет. Город наш небольшой, и все знали, чья эта машина.
— Да ладно тебе. А что потом? Прав, я так понимаю, у тебя до сих пор нет?
— Да, в столице уже стало не до их получения и учебы. Сначала поступление. Потом не было времени, а потом… потом и денег. — Я отвожу взгляд. — Мы с мамой очень сильно поругались, а…
Степан меня перебивает, не дав заговорить о муже, и я малодушно радуюсь этому. Еще не время. Да и как? Как сказать ему о том, что у меня есть не только ребенок, но и муж?
— Ты поэтому подрабатываешь няней? Нечем платить за учебу?
— Нет! — восклицаю я, поражаясь тому, что Степан так не понял, что Леночка моя, а еще потому, что мне впервые становится стыдно за отсутствие денег. Не только на учебу, а вообще. По Степану видно, что он ни в чем не нуждается. И что он теперь обо мне будет думать? Зачем я только заговорила о правах? О Максиме я забываю моментально. — Я не… — Я скашиваю взгляд на Леночку, пытаясь подобрать правильные слова. И прекратить этот фарс. То сестра, то няня! Но язык словно примерзает к небу, я начинаю блеять, что-то совершенно несвязное, — Она… я… Да и не только в этом дело, я же… —
