летящие с кленов.
– Машка, боже,– прикрыла ладошкой рот Леська, глядя на парящее великолепие,– ты станешь мамой.
–Я, кажется выхожу замуж, – всхлипнула я, с вожделением людоеда племени мумба – юмба глядя на кусок апельсинового мыла, валяющегося среди осколков сантехники. Сейчас бы я его с удовольствием облизала. – Ну, или схожу с ума.
– За Муромцева? – вылупила глазища Лисюнька.– Ты что ему скажешь?
– Лесь, не неси чушь. Конечно я не пойду к мужику, с которым случайно переспала. Он просто меня пошлет на три веселых буквы. Кто я, а кто он? Просто фиктивно выйду замуж, Марк мне спишет долг. А ребенок… Его не будет, – чувствуя приближение истерики выпалила я.
– Что ты несешь? Это от токсикоза бред? Или… Подожди, Марк? Замуж, за кого? При чем тут Марк. Во что ты вляпалась?
– А вот сейчас и узнаем,– нервно хихикнула я, услышав звонок в дверь, прозвучавший в тишине маленькой квартирки, словно поминальный колокол. Показалось, что под моими ногами закачался пол и загорелась земля. С трудом передвигая конечностями я пошла навстречу своей планиде.
– Я сама открою. Гляну, что за ухаря к нам занесло, – рявкнула Леська, видящая мое состояние, словно дельфийский оракул. Она умеет отличать все оттенки моего страха, такая у нее суперспособность. Обычно за это я на нее жутко злюсь. Ну кому приятно, когда тебя читают, будто затертую до дыр книгу, которую знают наизусть? Но сегодня я была ей безмерно благодарна. Этот армагедонский день из меня высосал остатки сил и здравого разума. Я засеменила за подругой, но почувствовала, что больше не вывожу и обвалилась на пуфик, стоящий в темном углу маленькой прихожей.
– А ты не такая страшная, дорогая невеста,– чужой мужской голос, сочащийся издевательской насмешкой, ввинтился в наш с Леськой тихий мирок, и прозвучал так чужеродно, как рык инопланетянина.– Я готовился к худшему. Нос бы тебе немного уменьшить. Я сначала подумал, что ты в кепке.
– Правда, а я сначала решила, что ты человек. Теперь вижу – козел,– рыкнула Леська, как-то не очень уверенно, как мне показалось. Вот уж странность. – И невесты твои в горах пасутся.
– Ну, кому и кобыла невеста,– заржал пришелец, и нагло отодвинув Леську просочился в квартиру, которая сразу перестала казаться мне оплотом безопасности.– А кобыла, торчащая сотку еврей не должна быть такой нахальной. Придется мне наказать тебя, куколка.
– Как это, рубли же были?– замогильно простонала я из своего угла, попыталась встать, но запнулась об собственную ногу и свалилась на карачки. Подняться не получилось, ниша оказалась слишком узкой для маневра и я ничего не придумала умнее, чем выползти в прихожую в коленно – локтевой позе.– Рубли, рубли, – трясясь как в лихорадке и борясь с адской тошнотой, проныла я.
Нахал прижался спиной к стене, и в глазах его я увидела плещущийся ужас. В полумраке прихожей, растекшийся по стене здоровый мужик смотрелся сюрреалистично. Я подползла к «жениху», чувствуя себя персонажем фильма ужасов про одержимых бесами библиотекарш. Привстала на коленях, словно молящаяся грешница. Живот скрутила очередная судорога.
– Ты кто? – выдохнул парень, отчего-то показавшийся мне знакомым.
– Невеста твоя,– успела булькнуть я, прежде чем меня вывернуло прямо на шикарные кроссовки моего нареченного. Да уж, я всегда умела себя подать эффектно.
Муромцев посмотрел на сына, вошедшего в дом и удивленно приподнял бровь. Ромка всегда следит за своим гардеробом с какой – то маниакальной тщательностью, но сегодня…
– Ты что, закинулся какой – то новой дурью? – хмыкнул Виктор, разглядывая волосатые ноги сына, торчащие из каких – то дурацких коротких панталон, обутые в странные тапки в виде зайцев, на одном из которых не хватало розового хвоста. Хвоста, мать его. Сегодня день заячьих хвостов, какой – то, не иначе. – Или на тебя напали и покусали уличные клоуны и теперь Дю Солей порвет трико зазывая тебя в свои сети? Только не говори мне, что тебя подставили, я больше не вынесу этой фразы.
– Знаешь, отец, я устал,– как – то совсем по-человечески ответил Ромка. Наверное впервые за последние несколько лет Муромцев видел сейчас перед собой не обоозевшего мажора, а уставшего ребенка, запутавшегося и изуродованного материной любовью. Он конечно виноват. Видел, во что превращает мальчишку слепое материнское обожание, но занял позицию невмешательства. Так ему было удобно, комфортно, и было легче оправдывать себя. – Это вещи девушки, которая стала моей судьбой. Ты, кстати, как смотришь если я приглашу ее послезавтра к нам в гости? Ты же хотел познакомиться с женщиной, способной меня обуздать.
– Ром, ты за этот месяц перетаскал в мой дом такое количество своих «судеб». Этот фарс мне осточертел,– скривился Виктор Романович. – Я дал тебе месяц, он истекает через три дня. Я уже подобрал тебе партию. И это не подлежит обсуждению. Дочь Коровина подходящая невеста для тебя – серьезная и перспективная. И выгодная для меня и семейного дела.
– А меня ты не забыл спросить? Эта дура страшнее атомной войны и тупее пробки, – ощерился Роман, понимая, что его загоняют в угол. Если он женится на этой тупой корове, соскочить не получится. Там будут уже другие интересы.– В конце концов, шанс дают даже приговоренным к смерти.
– Ну, сын, ты же не дурак. Ты понимаешь, что в случае твоего неповиновения тебя ждет справедливое наказание. Это же ты сделал цветущую девчонку растением, что ты ей подсыпал? – Муромцев подошел к небольшому столику и схватил с него тяжелый хрустальный графин. Плеснул на дно прозрачного стакана янтарную жидкость. По комнате поплыл запах дорогого виски.– А знаешь, мне даже интересно, что за дурочку ты приволочешь в этот раз. И еще, девчонка должна быть с родителями, должен же я понимать, с кем общается мой отпрыск.
Виски сделали свое дело. Расслабление потекло по венам, словно тягучая смола, дающая временную передышку от вихрящейся злости. Этот сопляк снова пытается его надуть. Его, Муромцева, которого еще никто не смог обвести вокруг пальца, пытается ломать сопляк. Виктор улыбнулся своим мыслям и долил в стакан остатки янтаря.
– Па, она сирота, воспитанная теткой. Марии и так страшно, зачем усугублять? Она скромная очень,– дернул щекой сын. И в глазах его зажглись непонятные огоньки. Муромцев поежился, ему стало не по себе от того, что в этот раз он не смог прочитать мысли сына.
– Сиротка значит, значит. В этот раз ты превзошел себя, сын,– хмыкнул Виктор Романович, опрокидывая в себя остатки виски, плещущиеся на дне стакана. – Я сказал. Два раза не
