Кати, тревожно смотрящей в замызганное окно его машины.
— Артём Суворов уезжает, поезд скоро отправится. Мне нужно увидеть Артёма, — Катя сказала правду, у неё не было сил сочинять.
— Вот те раз! — разочарованно протянул Жора и даже присвистнул.
— А что? — Катя посмотрела на него с подозрением. — Ты знаешь что-то?
— Я? Что я должен знать? Просто удивляюсь. Не знал, что вы с Суворовым общаетесь.
Катя не поверила ему, но ей некогда было сейчас думать об этом. Они припарковались на стоянке возле вокзала, и Катя, быстро поблагодарив Жору, выскочила из машины.
Она посмотрела на табло, с какого пути отправляется поезд на Москву, и побежала вверх по лестнице.
Проводники уже запускали пассажиров в вагоны, проверяя билеты. В одной из очередей Катя увидела Артёма, и бросилась к нему.
Его лицо дрогнуло, но из очереди он так и не вышел. Пришлось ей стоять с ним и говорить при всех.
Растрёпанная, лохматая, красная, она тяжело дышала от бега. Такой её и запомнил Артём.
— Артём, — она схватила его руку, но он тут же высвободился. — Выслушай! Я знаю, что Олеся устроила какую-то провокацию! Поверь мне! Не уезжай! Дай время, я выясню всё!
Суворов молчал. Его очередь приближалась.
— Артём! — в отчаянии воскликнула Катя, видя, как он протягивает проводнику билет. — Я беременна! Почти шесть недель, Артём!
Его лицо опять дрогнуло, но Катя видела, что он не поверил ей. Пожал плечами и бросил, поднимаясь по лестнице в вагон:
— Если беременна, сообщи отцу ребёнка. Причём тут я?
Он скрылся, даже не обернувшись. Катя стояла, пока поезд не тронулся, надеясь, что он одумается и выйдет к ней. Но Артём так и не появился.
Глядя вслед удаляющемуся поезду, Катя взялась рукой за столб.
— …Струится время без конца у тихой рощи,
Венчает юные сердца седой паромщик.
Но нас с тобой соединить паром не в силах,
Нам никогда не повторить того, что было!..
Над головой надрываться динамик. Интересный у них репертуар, как раз для вокзала. И для их с Артёмом ситуации.
— Ну что, поговорила? — рядом опять возник Жора.
Нет, неспроста он появился! Она хотела снова спросить, что ему известно, но внезапно Катю заставила согнуться пополам резкая боль. У неё очень высокий болевой порог, но она даже не думала никогда, что бывает настолько сильная боль! Катя инстинктивно вцепилась в руку Жоры. Ногам стало горячо, а она боялась посмотреть туда. Теряя сознание от невыносимой боли, начала падать на асфальт.
— Бабушкина! Ты что?! Не умирай, Бабушкина!
Испуганный крик Жоры доносился до её мозга, словно через вату. Жора пытался удержать её, но она всё равно сильно приложилась щекой об асфальт.
15 лет спустя. Сентябрь 2018 г.
Катя забрала Серёжу у мамы и Василия, они ехали домой. Мария Ивановна души не чаяла в единственном внуке. Когда Катя привезла его девять с половиной лет назад, мама сразу вышла на пенсию по выслуге, и они с Василием постоянно помогали Кате. Катя не брала больничные, когда Серёжа был маленький, а с тех пор, как пошёл в школу, Мария Ивановна встречала его, кормила обедом, ходила с ним на все дополнительные занятия и секции. Катя проводила с сыном вечера после работы, выходные, и конечно, отпуска.
Что-то сегодня Серёжа очень задумчив. Молчит. Он всегда садится в машину и сразу говорит: «Мам, у меня вопрос!». То же происходит и по утрам. Такое ощущение, что вопросы зреют у него в голове ночью.
А сейчас сидит и задумчиво смотрит в окно на осенние сумерки. В тёмных глазах какая-то тревога, чёрные брови нахмурены.
Катя решила ещё подождать, не помогать ему пока. Он мужчина, хоть и маленький ещё, пусть привыкает нести ответственность за свои поступки. Катя была уверена, что он провинился как-то.
— Мам, тебя в школу вызывают.
— Когда? Почему? И кто вызывает? Татьяна Юрьевна ничего не писала мне в вайбере.
Татьяна Юрьевна — классный руководитель 4 «а», класса, в котором учится Серёжа.
— Директор. Он сказал, чтобы мы с Добрыней сами пригласили родителей. Что мы уже взрослые, и Татьяна Юрьевна не должна делать всё за нас. Завтра, в то время, когда у нас физкультура. В одиннадцать тридцать.
Интересно. Элеоноре Григорьевне, директору, не приходит в голову, что родители могут быть на работе в такое время? Хорошо, что у Кати как раз перерыв: в лаборатории она работает с восьми до одиннадцати, а в процедурном потом только с часу.
Катя уже девять лет, с тех пор, как вышла из декрета, работала в частной клинике. По утрам занималась забором крови на анализы, а днём делала прививки и уколы. Иногда подрабатывала на приёме у кого-то из врачей. Она работала много, чтобы у них с Серёжей была достойная жизнь.
— Элеонора Григорьевна пригласила меня и родителей Добрыни Коршунова, я правильно поняла? Что за проблемы у вас с Добрыней?
Серёжа пошёл в четвёртый класс, и Катю впервые вызвали в школу для беседы. Не было нареканий и в детском саду. Серёжа рос очень миролюбивым человеком, в какой-то мере пацифистом. Он ни разу не подрался ни с кем, не обижал девочек. Он даже пистолетами и всякими бластерами с пулями никогда не играл, и в интернете не гонял в «стрелялки».
К тому же, у него обострённое чувство справедливости. Что он мог натворить?
— Я запер Добрыню в туалете и затолкал скрепку в замок, чтобы Добрыня не смог выйти. Пришлось вызывать слесаря, чтобы выпустить Добрыню, и менять замок. А родители Добрыни куда-то там нажаловались. Министру что ли.
«Почему не Генеральному прокурору сразу?!».
Катя чуть не затормозила резко, так удивилась! Сергей не мог сделать это просто так. Есть какое-то объяснение.
— Так вот почему Элеонора Григорьевна вызывает меня… — пробормотала Катя. Она расспросит всё дома, не сейчас, а то Серёжа слишком удивляет её, она не может спокойно вести машину.
— Не Элеонора Григорьевна. У нас новый директор, мам! Я не помню, как его зовут, но ребята его как-то называют… маршал что ли… или адмирал.
— Новый директор? А почему? И почему я не знаю об этом?
— Элеонора Григорьевна ушла на пенсию. А не знаешь, потому что мы с тобой не были ни на линейке, ни на турслёте! Мы же прилетели из Бильбао только шестого сентября!
Точно. Жаль, что Элеонора Григорьевна ушла на пенсию, очень жаль! Ей уже далеко за семьдесят, конечно, но всё же…
Серёжа учился не в той школе, где когда-то училась Катя, хотя жили
