Среди гостей ресторана замечаю Юлю, она сидит в обществе Даши и Марины. Девушка будто чувствует мой потерянный и влажный взгляд, поворачивает голову и брезгливо кривит губы в ухмылке. А во мне ярость поднимается. И чёрное чувство ненависти.
У меня возникает жгучее и пугающее своей силой желание причинить ей боль. Кинуть в её высокомерное лицо что-то тяжёлое. Облить её соком, а затем ударить.
Я верю словам Игната о том, что девушка говорит гадости за моей спиной. Учитывая то, насколько часто она подкалывает меня, смеётся над моими увлечениями, слова Чернышева кажутся правдивыми.
Я вскидываю подбородок, сжимаю зубы и отворачиваюсь от девушки, которую когда-то считала подругой. Слышу за спиной громкий девичий смех и кудахтанье. Качаю головой и криво улыбаюсь.
— Доверчивая и наивная Зубрилка сама всё увидела и поняла? — я даже не удивляюсь, когда слышу у уха голос Игната.
— Да, Чернышев. Можешь радоваться. Ты оказался прав.
— Чему мне радоваться, Зубрилка глупая? М?
— Ты же говорил. Предупреждал. Правда на твоей стороне, — я пожимаю плечами и иду к свободному столику.
Я жду, что Чернышев сейчас сядет рядом. Но он уходит. Уходит за столик к Даше, Марине и Юле. Я могу только порадоваться тому, что сижу к ним спиной. Я без особого аппетита ковыряю еду, с трудом запихиваю в себя треть.
— Катюша, почему сидишь одна? — я вздрагиваю и выныриваю из своих невесёлых мыслей, когда возле меня останавливается Дарья Игоревна.
— Всё хорошо, — улыбаюсь натянуто.
— Доедай, Катя. Переодевайся и иди в бассейн. Все собираемся там.
— Дарья Игоревна, я плавать не собиралась. Я хотела на лыжах покататься.
— На лыжах, к сожалению, покататься не выйдет. Сегодня погода плохая. Я не могу брать на себя такую ответственность и вести вас на трассу. Давай, Катюш, — женщина тянется ко мне и сжимает мою холодную ладонь. — Скоро Новый год, а ты сидишь здесь одна, грустишь. Пойдём. Расскажешь мне, куда всё же поступать надумала.
— Хорошо, — улыбаюсь уже искренне. — Сейчас приду.
Дарья Игоревна подмигивает мне и уходит в холл к лифту. Я встаю с подносом с грязной посудой, направляюсь к тележкам, чтобы сдать его. Я не ожидаю сильного толчка в спину. Очень болезненного и грубого. Я чудом удерживаюсь на ногах и не падаю вместе с подносом на пол. Оборачиваюсь. Смотрю в лицо Юли.
— Здравствуй, Юля, — окидываю девушку с ног до головы взглядом. — Моя одежда тебе не жмёт?
Взгляд замирает на толстовке и джинсах, которые девушка как-то взяла «на один разочек».
— Самое то, — я хотела смутить девушку, но у меня не вышло.
Юля только бровь выгнула в насмешке и вздёрнула подбородок выше, смотря на меня свысока.
— Поразительно, Ивашкина, как быстро люди скидывают маски, — я качаю головой. — Что изменилось, Юля? Что я сделала тебе?
— Мне просто интересно, чем такая, как ты, — окидывает меня презрительным взглядом с ног до головы, — могла привлечь Чернышева.
— Вот в чём дело, — грустно улыбаюсь я и отворачиваюсь, снова чувствую тычок в спину. — Самое подлое и омерзительное, что может сделать человек, Юля, — это ударить в спину. Хотя, меня уже ничего не удивит.
— Всё строишь из себя паиньку, Бунтарёва? — летит мне яростное вслед. — А сама читаешь книги, где мужики баб имеют во все дыры. Ты не такая, какой пытаешься казаться.
— А я ведь искренне с тобой дружила, Юль, — поставив поднос, всё же кинула на девушку взгляд через плечо. — И искренне тебя любила.
— А я увидела твоё истинное лицо, Катя. И я разочаровалась в тебе. Крутишь задом перед Игнатом.
Я теряю дар речи. Поражаюсь способности девушки выворачивать всё так, чтобы спихнуть вину на меня.
— Хорошего отдыха, Юля, — вежливо склоняю голову и ухожу.
Слышу, как девушка яростно шепчет что-то мне вслед. В горле снова встаёт ком, снова отчаянно сильно хочется плакать. Но я сдерживаюсь. Запрокидываю голову и часто дышу.
— Скажи, Зубрилка, как так выходит? — волосы на затылке шевелятся от чужого дыхания. — Третий раз за день я ловлю тебя в слезах. И третий раз за день ты ноешь из-за одной и той же шавки.
— Тебе было бы легче, если бы я плакала из-за тебя? — во мне просыпается злость.
Слышу тихий смех над головой. Игнат кладёт руку мне на талию и привлекает к себе.
— Игнат, скажи мне честно, почему ты два дня не даёшь мне прохода? — задаю волнующий меня вопрос и затаиваю дыхание. — Ты раньше никогда не смотрел в мою сторону. Я даже не уверена, что ты имя моё знал. Что изменилось сейчас?
Молчит. Пальцами проводит по животу, подталкивает к лифту, который приветливо распахивает двери. В этот раз в кабинке мы оказываемся одни. Я забиваюсь в дальний угол и испуганно смотрю на молодого человека, который скрестил руки на груди и привалился спиной к стене. Его взгляд изучающе скользит по мне, а мне кажется, что я вновь стою перед ним в одном нижнем белье. Я обхватываю себя руками за плечи и отворачиваюсь.
— Что она тебе говорила, Зубрилка? — цедит сквозь зубы.
— Игнат, а зачем тебе это нужно? — спрашиваю шёпотом, отводя взгляд.
— Зубрилка… — шагает вперёд и упирается ладонью в стенку над моим плечом. — Я открою тебе маленький секрет, доверчивая и слепая дурочка. Твоя недоподруга уже больше года бегает за мной и пытается залезть ко мне в кровать. И сейчас она так сильно взбесилась, потому что я… Кхм… потому что я по-прежнему интерес не проявляю. Вчера она пыталась залезть ко мне в штаны.
Я хмурюсь, когда чувствую, как в груди болезненно колет, будто… будто я ревную. Осознать свои чувства я не успеваю, двери лифта открываются. Я бы непременно кинулась бежать в другую сторону, если бы мне не нужно было идти в один номер с Игнатом.
— Знаешь, Зубрилка, то чёрное платье на твоей тощенькой фигурке смотрится куда лучше.
Вроде комплимент сомнительный, но в груди становится тепло, а на губы наползает счастливая улыбка. И я не сразу задаюсь вопросом, когда Чернышев успел увидеть меня в этом платье, которое я надевала всего два раза.
Игнат открывает дверь номера, пропускает меня внутрь.
— Игнат, а ты в душ пойдёшь? — спрашиваю шёпотом, склоняясь над чемоданом.
— Так сильно хочется увидеть меня в плавках, Зубрилка? — спрашивает с насмешкой.
— Боже, Игнат, — я так сильно смущаюсь, что снова начинаю заикаться. — Почему ты постоянно… почему ты постоянно так говоришь? Так… Так…
— Прямо, Зубрилка?
Я поднимаюсь с корточек и прижимаю купальник к груди. Кидаю взгляд на Игната, который уже стащил свою майку и предстал передо мной с обнажённым торсом.
Я замираю. Приоткрыв рот, скольжу взглядом по телу молодого человека. Вижу вязь татуировок на груди. Но рассмотреть их не могу.
— Нравится, Катя?
Поняв, что меня поймали за разглядыванием, отвожу взгляд. Прикусываю губу и отворачиваюсь.
— Могу я переодеться в ванной, Игнат? Пожалуйста.
— Считай, что это твой номер, Зубрилка. Спрашивать разрешения не нужно.
— Хорошо. Спасибо большое, Игнат, — я киваю и кидаю на него благодарный взгляд.
И тут же сильно жалею об этом. Потому что Чернышев снял штаны и стоит сейчас в одних серых боксёрах, которые… которые… там… охаю. И под раздражённое хмыканье молодого человека сбегаю в ванную комнату. Запираюсь, надеясь, что в этот раз Чернышев не вырвет замок. Надеваю слитный купальник, поверх натягиваю джинсы и свитер.
В комнате суетливо пытаюсь спрятать вещи в чемодан.
— Ой! Боже, Игнат! Что ты такое творишь! Ты… Отдай! — я округляю глаза и смотрю на то, как Чернышев забирает моё нижнее бельё. — Игнат! Боже, ты что делаешь? Верни немедленно!
— Оставлю себе на память, Катёнок.
— Но ты не можешь! Это неправильно. Это неприлично. И…
— Зубрилка, — пальцами обхватывает мой подбородок и сжимает, — ты до тошноты правильная. Блевать от этого тянет. Но что-то подсказывает мне, что ты та ещё зажигалка.
Большой палец Игната касается моих губ. Чернышев обводит абрис, оттягивает нижнюю губу, а затем проскальзывает между ними.
