Надеюсь, понимая это, она не станет меня добивать. Но лучше, конечно, свести наш разговор к необходимому минимуму. Сидеть с ней весь день, дожидаясь, когда Валеев порешает свои дела? Нет. Увольте.
Навигатор ведет немного запутанным маршрутом. Подсказываю Таиру Усмановичу, как лучше. Все же он не местный, и вряд ли знает эти дворы, как я. Притормаживаем у моего подъезда. Сердце неожиданно заходится…
— Номер вбей. Созвонимся вечером.
Вбиваю, а сама на окна третьего этажа пялюсь. Кажется, на окне колыхнулась узорчатая занавеска. Может, прежде надо было позвонить? Да что уж теперь? Подхожу к подъездной двери, набираю код домофона. Замок открывается, и ни слова ведь… Игнорируя лифт, плетусь по лестнице. Пахнет так знакомо, что даже бросает в дрожь — пылью лестничных пролетов, кофе, отсыревшей землей в кадках с цветами, украшающими подоконники.
Наполовину открытая дверь медленно отползает в сторону.
— Ну, привет, Катя.
— Ага. Привет, — сипну.
Мама родила меня для себя, я говорила, да? В то время ей как раз исполнилось сорок. Сейчас, значит, ей шестьдесят шесть. Но как же она сдала!
— Руки мой. И давай на кухню.
— Да я просто вещи забрать, — мямлю невнятно и отвожу взгляд, чтобы не показать, как меня шокировали произошедшие с ней изменения. Спросить, уж не заболела ли она? Но ведь если так, она, наверное, сама расскажет.
— Сырники Люба напекла. Со сметаной, да, Кать?
Скатерть, кружевные салфетки, по всем правилам этикета накрытый стол. Раньше меня это бесило. А после тюремного нехитрого быта вообще смотрю на это все как на картинки из параллельной реальности. Даже зависаю на пару секунд. Беру столовый нож, осторожно веду по зубчикам подушечкой большого пальца. Не такое уж у меня и плохое детство было, так, что ли?
Пока я туплю, мама ставит передо мной тарелку и чашку ароматного кофе.
— Это мне студенты из Эфиопии привезли. Зерно отличное. Ты оценишь…
Ем, пью. Воздух потрескивает от напряжения, и хрен его знает, откуда оно берется, если мать, проявляя несвойственный ей такт, ничего у меня не спрашивает и не лезет, куда не просят. Все больше рассказывая о своем. О студентах, переводах, каких-то планах. Словно не было ни-че-го. Словно она тоже застыла бабочкой в янтаре. И жила вроде, пока я там срок мотала, и не жила как будто. А теперь вот кто-то нажал на «плей», и все началось ровно с того момента, на котором когда-то давно замерло…
Руки начинают дрожать. Приборы истерично позвякивают о тарелку. И тут, как спасенье, оживает мой телефон. Хватаю, чтобы проверить сразу же. Реутов!
«Привет. Как ты? Как устроилась?»
Сердце подпрыгивает к горлу. Ну, что такого, да? А я вся наэлектризовалась, как эбонитовая палочка в руках физички.
— Кто пишет? — интересуется мать, впервые за все время завтрака обращаясь ко мне с вопросом. Почему-то не могу ей соврать.
— Реутов.
— Хватает совести? — изумленно выгибает тонкую бровь.
— Мам! Не лезь, а?
— Не лезла. И чем это закончилось? — поджимает губы. — Ты же не собираешься его простить?
— Он не просит!
— А хочется, чтобы попросил?
Опускаю взгляд к лежащим на столе рукам, невольно сжавшимся в кулаки. «Ну, вот. Узнаю маму», — мелькает истеричная мысль.
— Пока мне хочется исключительно выпилиться.
— Из-за мужика-а-а?
В голосе матери столько презрения, столько неприкрытого искреннего непонимания, что я резко вскидываю взгляд в надежде… Не знаю. Может быть, напитаться от нее этой самодостаточностью. Чтобы и я могла не зацикливаться, не зависеть, не любить его так сильно. Несмотря, сука, ни на что. И не думать, как я поступлю, если он вдруг одумается и захочет вернуться.
А потом опять впиваюсь в экран. Давлю в себе желание рассказать о том, как устроилась, чтобы он не волновался, строчу:
«Ты поговорил с Сашей?»
«Да. Она пока не готова».
«Я в городе».
Телефон долго молчит. Мама выжидающе-давяще пялится.
«Можем где-нибудь пересечься», — приходит ответ. В голову бахает адреналин. Даже встряхнуться приходится, чтобы скинуть пелену с глаз.
— Кать, дочь…
— М-м-м?
— Я тебя в салон записала. Нужно себя привести в порядок, как думаешь?
Мама постукивает по столу холеной рукой со сдержанным телесного цвета маникюром. И выглядит странно ранимой в этой своей неуверенности.
Мне не хочется. Ни в салон. Ни в любое другое место в этой странной, будто не моей реальности. Но мне предстоит встреча с психологом. Вряд ли мне стоит идти на нее вот так, демонстративно подчеркивая, откуда я прибыла. В конце концов, это я заинтересована получить чертовы допуски! Пусть даже пока я не очень понимаю, зачем стараюсь, стараться надо, хотя бы чтобы не подвести Валеева.
А Реутов… Он вообще ни при чем. Я не собираюсь с ним видеться. Потому что он — мое прошлое. Да, очень счастливое. И понятное. Он — часть меня, без которой я пока себя не представляю, но непременно этому научусь.
— Кать, сходим?
— Да. — Откашливаюсь. — Только я сама за себя заплачу.
— О, да господи!
— Сама.
Когда-то я сказала, что не возьму от нее ни копейки. И не собираюсь нарушать данное себе обещание, даже если кажется, что между нами что-то изменилось.
Поход в салон — хорошая идея. Мне приятны чужие касания. Я купаюсь в них, в океане чужой заботы и негромком ненавязчивом щебете. Пусть это суррогат, который можно купить за деньги, мне все равно за что цепляться, убегая от разверзающейся под ногами бездны.
Кэт
Валеев пишет, как раз когда мы закрываем счет в салоне.
«Задержусь где-то до восьми».
Кошусь на висящие над стойкой администратора часы. Только без пятнадцати четыре. Набираю ему в ответ короткое «ок» и ловлю свой равнодушный взгляд в зеркальной панели, отделяющей одну зону зала от другой. А я ничего все-таки. Может, если Реутов увидит меня такой… Что? Пожалеет? Или бросится возвращать? Нет, ты вообще серьезно, что ли, Кэ-э-эт! — заходится лающим смехом внутренний голос.
Да. Глупо. Стиснув зубы, иду на улицу, пока мама о чем-то щебечет с вышедшим ее проводить парикмахером. Сажусь на опоясывающий клумбу заборчик. Подставляю солнцу лицо, а то до того жжет, что на коже тут же проступает заботливо втертый косметологом крем. Но в тень пересаживаться лень. Да и вряд ли там так уж прохладней.
— Ну, что, может, где-нибудь поужинаем? — спрашивает мама, присоединяясь ко мне минут через пять.
— Я лучше прогуляюсь.
— По такой жаре? — обводит меня настороженным взглядом. Кажется, она что-то подозревает. Но мне плевать, если так. Я давно уже ни перед кем не отчитываюсь, и не
