Георгий Петрович?
Ставлю на столик свой поднос с лекарствами. Ближе к пациенту подхожу.
— А как с ним уснешь?! Он то храпит, то стонет! То медсестричку зовет! Вот ты пришла наконец-то!
Головой качаю, мужчине плохо, наверное, но Георгий Петрович все за свой сон переживает.
Петрухин вроде говорил, что пациента Давид зовут. Внутри что-то сжимается. Прям как дедушку, к которому я вчера ездила укол делать, а в конечном итоге…
Зажмуриваюсь, волосами встряхиваю. Нельзя сейчас об этом думать. Я на работе. После буду себя изнутри съедать.
— Давид, — присаживаюсь рядом с пациентом, тихонько зову.
От мужчины и правда алкоголем пахнет. А в следующую секунду этот запах еще острее становится. Потому что пациент с перепугу на меня выдыхает.
Назад подаюсь и только чудом на пятую точку не заваливаюсь. Мне еще повторения вчерашнего не хватало.
— А, ты, — Давид хмурится, когда на меня смотрит, будто мы с ним уже знакомы.
— Я пришла температуру померить и перевязку сделать, — быстро на командный тон перехожу.
Мужчина хмурится, смотрит на меня странно как-то, аж мурашки по коже.
— А другая медсестра есть?
— Слышь, не выеживайся там! Делай что нужно, и зубами к стенке ложись! Мне выспаться надо, у меня укол в семь утра!
Георгий Петрович заводиться начинает.
— Все, дед, угомонись, — мужчина на кровати садится и тут же сквозь стиснутые зубы матерится. По привычке хотел на руку облокотиться, на ту, что с вывихом.
— Блядь, — шипит.
— Ну так как, перевязку делаем или до семи утра другую медсестру ждать будете?
И снова он на меня странно смотрит, внутри все судорогой стягивает.
— А ты хорошо перевязки делаешь? — с прищуром спрашивает.
— Еще никто не жаловался. Руку свою протягивайте, а после температуру мерить будем.
— А если бухтеть дальше будешь, то ректально!
Снова Георгий Петрович голос подает. Сосед ему точно не по душе пришелся.
— Дед, ты спать собирался? Утро уже скоро!
— Слышь…
— Георгий Петрович, вы же хотите, чтобы я вам утром укол сделала, правда? А то после меня Галя заступает…
Знаю, что дедушка Галю недолюбливает. Бурчит, что после нее синяки остаются. Всегда просит, чтобы я ему укол сделала.
— Замолкаю. Умеешь ты, Василиса, убеждать.
— Теперь вы, Давид, руку свою показывайте.
Перехожу на командный тон. Мужчина криво усмехается, видно, что хочет в ответ что-то выдать, но снова рукой задевает кровать и материться. После мне руку послушно протягивает.
Закусываю губу. На запястье уже синяки проступать начинают. Наверное, больно было, когда падал.
Перевязываю, стягиваю посильнее, чтобы отека большого не было.
— А теперь температуру мерить будем, — протягиваю градусник мужчине.
— Любишь командовать, Василиса?
Он вперед подается, его голос с хрипотцой на секундочку мне очень знакомым кажется. Сердце в пятки летит на огромной скорости. Откуда я могу его знать?
Давид
— Любишь командовать, Василиса? — спрашиваю девчонку, беря ее за руку и задерживая в своей.
Она распахивает свои огромные глазищи и воинственно ими хлопает, попутно пытаясь высвободить руку.
— Если надо, могу и покомандовать. Мерьте температуру, а я пока сделаю перевязку. Или можем сначала сделать укол. У вас были случаи аллергической реакции на препараты?
Она говорит, а я на ее губы смотрю, и внутри целая буря поднимается. Не могу от них взгляд оторвать, просто пиздец какой-то.
— Давид, у вас есть аллергия на препараты? — повторяет Василиса, сердито сверкая глазами из-под изогнутых бровей.
Сам не понимаю, что со мной, почему меня так переклинило. Почему конечности кажутся набитыми ватой, а мозг напоминает поплывшее желе.
Может, это последствия падения? Или запоздалый болевой шок? Или это лекарства так заторможено действуют на мою психику?
— Ты что, глухой? — возмущается сосед по палате, вертлявый и пиздливый дедок. — Тебе вопрос задали!
По виду точно как мой дед, но я теперь понимаю, что Давид Байсаров по сравнению с этим экземпляром просто милая рождественская елочка. В меру колючая, но в общем и целом довольно безобидная.
— Слушай, дед, ты уже полночи как с курами на насесте сидеть должен, — поворачиваюсь к нему и говорю доверительно, — иди спать и не отсвечивай.
— Смотри какой! — хлопает ладонями дедок. — А ты мне даешь спать? То храпишь, то пердишь. Попробуй тут усни.
Ах ты ж старый пиздобол! Кошусь на Василису, но она делает вид будто не слышит.
— Помолчи лучше, — предупреждаю деда тихо, смотрю как можно более неласково, — а то допиздишься.
— Ну хватит уже! — Василиса предупредительно поднимает руку, отчего ткань белоснежного медицинского халатика соблазнительно натягивается на груди. Синхронно ей натягивается трикотажная ткань на моем паху. — Давайте начнем с укола. Давид, ложитесь на живот и снимайте штаны.
О, нет! Зачем она это сказала? Оно ж больно будет сейчас на животе…
Неловко переваливаюсь со спины на бок, а она стоит со шприцом наперевес строгая и неприступная. Точно как вчера…
Шлеп! Игла со звонким хлопком вонзается в мышцу, и я шиплю сквозь зубы, судорожно сжимая челюсти.
Ауч… Сука, больно как!
— Говорю ж, то шипит, то пердит, — доносится с соседней кровати недовольный бубнеж. — А ты тут как хочешь, так и спи.
— Не понимаешь с одного раза, да? — поворачиваюсь к нему. Внезапно поддержка приходит, откуда я ее вообще не жду.
— Георгий Петрович, ну что вы в самом деле! — говорит с укоризной девчонка, сдувая со лба непослушную прядь. — Этот препарат и правда болезненный. А вы, Давид, переворачивайтесь на спину. Только осторожно, не уроните градусник.
Переворачиваться, говоришь? Ну давай, если тебя не смущает палаточный городок, возвышающийся в районе моего паха.
Но смутить девчонку не так просто. Она невозмутимо окидывает взглядом колышущуюся ткань и приступает к перевязке.
У нее очень нежные и ласковые пальчики, мне так и хочется выгнуть спину и замурчать котярой.
— Тридцать семь и восемь, — сурово сдвигает брови Василиса, забирая у меня градусник, — будем капаться. Доктор сказал, у вас отравление.
— Кабачками, — мечтательно вытягиваюсь, — ой, фу ты, икрой.
— Олигарх проклятый, — никак не угомонится дедок, — миру голод грозит, а он икрой обжирается.
Еще один борец с глобализацией. Но вид вздымающейся груди Василисы отбивает охоту спорить, настраивает на мирный лад.
— Кабачковой икрой, дед, — говорю миролюбиво. — Хочешь, могу тебе принести. И ты траванешься.
Он что-то буркает себе под нос и замолкает.
Василиса приносит штатив, закрепляет бутылки с физраствором и наклоняется надо мной.
— Давайте вашу руку, Давид, будем искать вены.
Я знаю, где вен столько, что их не нужно искать. Вздувшиеся, туго обвивающие налитую кровью плоть. Которые вот-вот лопнут, если Василиса не перестанет нависать сверху, покусывая пухлые розовые губки.
В глазах темнеет от желания. Прилагаю нечеловеческие усилия, чтобы не
