– Если вы не свалите на хрен из нашей квартиры, я вызову полицию, – предупреждает он.
От его спокойного тона у меня мурашки бегут по спине, и я замечаю, что и мама дрожит: она тоже боится.
– Ты не посмеешь.
– Вы только что подняли на нее руку, прямо на моих глазах, и думаете, я не позвоню в полицию? Не будь вы ее матерью, я бы говорил совсем по-другому. У вас пять секунд, чтобы выйти, – говорит он.
Смотрю на маму широко открытыми глазами, приложив ладонь к горящей щеке. Мне не нравится, как он с ней говорит, но я хочу, чтобы она ушла. После напряженного матча игры в гляделки Хардин рычит:
– Две секунды!
Мама фыркает и направлятся к двери, громко стуча каблуками по бетонному полу.
– Надеюсь, ты довольна выбором, Тереза, – говорит она и захлопывает дверь.
Хардин заключает меня в самые утешительные объятия. И это именно то, что мне сейчас нужно.
– Мне очень жаль, детка, – говорит он, зарывшись лицом мне в волосы.
– Мне жаль, что она наговорила про тебя столько гадостей. – Желание защитить его сильнее мыслей о себе и матери.
– Тсс. Не беспокойся обо мне. Люди постоянно говорят про меня всякую дрянь, – напоминает он.
– От этого не легче.
– Тесса, пожалуйста, не волнуйся. Что-нибудь нужно? Дать тебе что-нибудь?
– Можешь принести немного льда? – всхлипываю я.
– Конечно, детка. – Он целует меня в лоб и идет к холодильнику.
Я знала, что мать не успокоится, но не думала, что это будет так плохо. С одной стороны, я горжусь, что смогла отстоять свой выбор, но в то же время я чувствую себя ужасно виноватой за то, что сказала об отце. Я знаю, что она была не виновата, что он ушел, и ее одиночество в последние восемь лет никак на мне не сказалось. Она потом так ни разу и не встретилась с отцом. Всю жизнь она посвятила моему воспитанию, воспитанию во мне такой женщины, какой она хотела меня видеть. Просто она хочет, чтобы я была похожа на нее, но это невозможно. Я уважаю маму и ее усилия, но мне нужно идти своим путем, и она должна понять, что не может повторять во мне свои ошибки. Я и так делаю много собственных. Обидно, что мама не может за меня порадоваться и не видит, как сильно я люблю Хардина. Я понимаю, что внешний вид ее шокирует, но если она сможет уделить время, чтобы попытаться узнать его, я уверена, что она полюбит его, как я бы того хотела.
До тех пор, пока он сможет не проявлять характер… в котором, тем не менее, я уже замечаю некоторые перемены. То, как он держит мою руку на людях, как наклоняется дома, чтобы поцеловать меня каждый раз, как я прохожу мимо. Может быть, я единственный человек, кому он доверяет свои секреты и кого любит. Если честно, это тешит мое эго.
Хардин ставит стул поближе и прикладывает пакет со льдом к моей щеке. Мягкое кухонное полотенце, обернутое вокруг пакета, приятно касается кожи.
– Не могу поверить, она меня ударила, – медленно говорю я.
Полотенце падает на пол, и Хардин наклоняется за ним.
– Я тоже. Думал, не сдержусь, – говорит он, глядя мне в глаза.
– Я тоже так думала, – признаюсь я, слабо улыбаясь ему.
Сегодня был очень длинный день, самый длинный и самый трудный в моей жизни. Я измучена и хочу забыться, желательно в постели с Хардином, и забыть об испорченных отношениях с мамой.
– Я слишком сильно тебя люблю, а то, поверь мне, не сдержался бы, – говорит он, целуя мои закрытые глаза.
Хочется верить, что он ничего бы ей не сделал, что это он только говорит. Почему-то я знаю, что даже в ярости он не переступает некий порог, – и за это я люблю его еще больше. В наших перепалках я выяснила, что он больше грозится, чем делает.
– Я очень хочу лечь, – говорю я.
– Конечно, – кивает он.
Я заворачиваюсь в одеяло, лежа на своей стороне кровати.
– Как думаешь, она изменится? – спрашиваю я Хардина.
Он пожимает плечами, кидая запасную подушку на пол.
– Я хотел бы сказать нет, люди меняются, взрослеют. Но не хочу давать тебе пустые надежды.
Я ложусь на живот, утыкаясь лицом в подушку.
– Эй, – говорит Хардин мягко, проводя пальцем мне по спине.
Всхлипывая, поворачиваюсь и вижу в его глазах тревогу.
– Я в порядке, – вру я.
Нужно забыться. Я поднимаю руку к его лицу, обводя его пухлые губы. Я оттягиваю кольцо в сторону, и он улыбается.
– Ты так смешно смотришь на меня, словно научный эксперимент проводишь, – дразнит он.
Я киваю, шевеля металл между пальцами, и касаюсь им своего лба.
– Любопытная.
Он закатывает глаза и прикусывает мне палец, прежде чем я успеваю вырваться. Я дергаюсь и ударяюсь о край кровати. Он зажимает ушибленную руку своей и подносит ее к губам. Я игриво дуюсь, а его язык крутится вокруг моего пальца самым соблазнительным образом. Он проделывает так с каждым моим пальцем, пока я не начинаю возбужденно дышать. Как он это делает? Какие флюиды от него исходят, что так сильно влияют на меня?
– Тебе хорошо? – спрашивает он, кладя мою руку к себе на колени. Я киваю, опять лишенная дара речи. – Хочешь больше? – Он облизывает губы.
Я снова киваю.
– Скажи, детка, – настаивает он.
– Да. Больше, пожалуйста.
Мозг явно отключается. Я наклоняюсь к нему: мне нужны его прикосновения, дарящие забытье.
Он отбрасывает волосы со лба и сдергивает с меня пижамные штаны. Штаны падают на пол, трусы сползают и остаются на лодыжках. Он наклоняется между моими раздвинутыми бедрами.
– Ты знаешь, что клитор в женском теле создан только для удовольствия? У него нет другой функции, помимо этой, – говорит он, касаясь меня пальцем. Я со стоном зарываюсь в подушку. – Это правда, я где-то читал.
– В Playboy? – дразню я, напрягаясь, чтобы просто сформулировать мысль, не говоря уже о том, чтобы выразить.
Он ухмыляется и опускает голову. В тот момент, когда его язык начинает сновать у меня между ног, я сцепляю ноги, и он работает быстро, чередуя пальцы и язык. Запускаю руки ему в волосы, молча благодарю того, кто придумал, чтобы Хардин мог таким образом в две минуты довести меня до оргазма.
Всю ночь Хардин крепко обнимает меня и шепчет, как любит. В полусне думаю о событиях сегодняшнего дня: мои отношения с мамой испорчены, возможно навсегда, Хардин рассказал мне о своем детстве.
Сны омрачены кучерявым мальчиком, плачущим около своей матери.
На следующее утро я рада видеть, что удар матери не оставил видимых следов. От разрыва с ней мне плохо, но я не хочу об этом думать.
Принимаю душ и завиваю волосы, укладывая их не как обычно, затем накладываю макияж и снимаю футболку Хардина. Я целую Хардина в плечо и в уши, осторожно, чтобы не разбудить, и когда мой живот начинает урчать, иду на кухню, чтобы приготовить завтрак. Я хочу начать день как можно лучше, чтобы на свадьбе мы были счастливыми и спокойными. Когда я заканчиваю добровольную кухнетерапию, завтраком вполне можно гордиться. На столе бекон, яйца, тосты, блинчики, даже драники. Я наготовила слишком много для нас двоих, но Хардин обычно ест столько, что мало что остается.
