В лунном свете ей хорошо было видно его лицо: во сне складки вокруг его рта разгладились, и обычное выражение деловой жесткости уступило место беззащитной мягкости, отчего казалось теперь мальчишеским, вызвав у Дэзи прилив нежности. Волосы, всегда приглаженные, сейчас были в полном беспорядке — в таком виде, проснувшись, он никогда не позволил бы себе появиться перед ней, и это добавило еще больше трепета к тому впечатлению незащищенности, которое Шеннон производил во сне. Интересно, подумала Дэзи, что за сон ему снится? Может, он именно так переживает свое одиночество… Шеннон, человек действия, стремительный, целеустремленный, не знающий сомнений и неудач, волевой дирижер огромного оркестра, где сходятся интересы целого конгломерата, спит сном ребенка! Крупный рот трогательно мягок, словно о чем-то молит; выражение лица как у потерявшего дорогу подростка.
Она прижалась ртом к его мягким губам. Шеннон продолжал спать. Она поцеловала его еще раз — он спал. Не очень-то любезно с его стороны, подумала Дэзи и поцеловала в третий раз. На сей раз он проснулся, изумленно выдохнув:
— О, что за поцелуй!.. — Голос у Шеннона был еще совсем сонный. Он проснулся только наполовину.
Дэзи поцеловала его опять, и стремительное прикосновение ее губ окончательно разбудило Шеннона.
— Самый сладкий поцелуй… Еще один!
— Но их было уже четыре.
— Нет, быть не может. Я не помню. Что было — не считается, — уже твердым голосом произнес он.
— Я ведь просто заглянула, чтобы проверить, удобно ли вам здесь. Но теперь, когда я вижу, что все в порядке, я могу возвратиться к себе. Простите, что разбудила, продолжайте спать.
— О господи, не уходите! Ничего не все в порядке. Здесь собачий холод и матрас жесткий. Кровать слишком короткая и узкая, и потом, мне нужна еще одна подушка, — заворчал он, словно не замечая роскоши, с которой у Анабель были обставлены комнаты для гостей.
Продолжая говорить, он сгреб все еще стоявшую на коленях Дэзи в охапку и уложил ее рядом с собой под одеяло.
Шеннон нежно, как любимого ребенка, покачивал Дэзи в своих объятиях. Прижавшись друг к другу, они как бы привыкали к теплу, исходившему от их тел; каждый из них прислушивался к дыханию другого, чувствуя биение пульса. То было общение без слов, исполненное такого глубочайшего смысла, что ни тот, ни другой не осмеливались нарушить молчание. Мало-помалу они словно растворились друг в друге, отдавая все, что имели, и каждый получал взамен сполна ту жизненную силу, которой был наделен другой. И вот уже, не произнеся ни единого слова, они стали одним существом. Их тела, как и души, обрели то взаимное доверие, которое, кажется, только и ждало момента, когда сможет появиться на свет.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Шеннон обрушил шквал поцелуев на тот маленький кусочек пространства, который являла щека Дэзи. Только теперь до его сознания дошло: именно этот восхитительной красоты изгиб ее длинной шеи и не давал ему покоя все эти недели. Сейчас она представлялась Шеннону диковинным зверем, попавшим в ловушку: одно неловкое движение — и зверь этот, странный и таинственный, может погибнуть. В полутьме комнаты серебряные волосы Дэзи, притягивавшие лунное сияние, светились так ярко, что он мог видеть и ее блиставшие, подобно двум звездочкам, глаза.
Ему показалось, что до этого времени они еще не целовались. Те поцелуи, которыми она разбудила его, были такими невинными, такими робкими, что их, в сущности, не полагалось считать настоящими — скорее простыми напоминаниями о поцелуях. Теперь же Шеннон покрывал ее губы поцелуями, горячими, словно раскаленные угли.
Да, думала она, приоткрыв губы, чтобы принять его ласку, эти поцелуи жгут, как угли. Дэзи жаждала их, полная смятения и одновременно пленительного ожидания. Она выгнула свое тело навстречу ему, тихонько подталкивая его руки к своей груди, пока наконец его пальцы не нашли соски и не сжали их, заставив ее задрожать. Именно она — а вовсе не он — сама сорвала с себя ночную рубашку и отбросила ее в сторону одним резким нетерпеливым движением. Именно она помогала его ладоням скользить по гладкой коже своего тела; она сама трогала его во всех местах, куда могла дотянуться, касаясь играючи, как делает это резвящийся в воде дельфин. И только тут Шеннон понял, что хрупкость и беззащитность на самом деле являются силой Дэзи, а не ее слабостью. И еще ему стало ясно: она его хочет!
И он покорился ее страсти. Это было волшебством. Никогда прежде, понял он, пребывая словно в каком-то тумане, не отдавался он этому мощному потоку жизни, не чувствуя преград, создаваемых мыслью и разумом; никогда прежде не пил он из кубка бытия, не задумываясь над возможными последствиями. Вино жизни было на ее сладких губах, на ее сосках, так же как и в мягкой впадине ее живота. Он словно впитывал это вино всей своей кожей, впитывал жадно, как истомившийся путник. В тот момент, когда Шеннон вошел в нее, он почувствовал: вот теперь он добрался до истоков, откуда можно будет пить и пить до бесконечности.
Дэзи лежала тихо, чувствуя его в себе и желая, чтобы это состояние наполненности длилось еще и еще. У нее было ощущение, будто она плывет, уносимая течением, вниз по чистой и прозрачной реке, а на берегу, в зеленеющих рощах, поют птицы. Но не только это — помимо чувства блаженного покоя было еще счастье взаимных поисков, когда они оба, словно два охотника, распаляясь все сильнее и сильнее, тяжело дыша, погнались за никак не дававшейся в руки добычей. А лес между тем становился все гуще и гуще, и все же каждый из них сумел найти в нем то, что искал! Из горла Дэзи при этом вырвался крик — одновременно удивленный и радостный. Никогда прежде не случалось ей получать удовлетворение с такой полнотой и с таким невыразимым блаженством.
Потом, когда оба они лежали в полудреме, но изо всех сил сопротивляясь сну, Дэзи неожиданно для самой себя несколько раз… пукнула. Она пыталась сдержаться, но не смогла — и так продолжалось, как ей показалось, по крайней мере, целую минуту.
— Лягушки квакают… — сонным голосом лениво протянул Шеннон.
Дэзи сбросила одеяло и почти спрыгнула с кровати, но в этот момент длинные руки Шеннона буквально припечатали ее к матрасу.
— Такие маленькие лягушата. Так что и звук у тебя на единицу с плюсом.
— Пусти меня! — сгорая со стыда, выкрикнула Дэзи.
— Не пущу, пока ты не поймешь, что стыдиться тут нечего. Ну пукнула — что тут особенного? Это же естественно. Все равно как дышать…
— Перестань, пожалуйста, говорить это мерзкое слово! — взмолилась Дэзи, которой при этих словах Шеннона сделалось еще более стыдно.
— Сдается мне, ты не жила с мужчиной, — произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно.
