Я поборола искушение открыть крышку и заглянуть внутрь. Вместо этого я встала, схватила плащ, сунула коробку в карман. Вышла из дома и пошла пешком вниз по Бродвею, к станции метро на 172-й улице.
Я знала, куда я еду. Я давно уже выбрала место действия — когда размышляла (в те редкие моменты прояснения, которые случались после смерти Эрика), где бы ему самому хотелось развеять свой прах. Удобным вариантом стала бы река Гудзон, но я знала, что он был бы против того, чтобы закончить свой земной путь по соседству с Нью-Джерси, тем более что постоянно иронизировал над этим «Штатом садов» (как-то я предложила прогуляться по Принстону и окрестностям, на что он язвительно заметил: «Извини, в Джерси я ни ногой»).
Ист-Ривер тоже был исключен из моего списка — поскольку Эрика ничто не связывало с этим местом. Так же, как и с Центральным парком. Честно говоря, мой аристократический брат, до мозга костей городской житель, не питал слабости к обилию зелени и открытого пространства. Он обожал городские джунгли, хаотичное сплетение улиц, потоки транспорта, напор толпы, маниакальное оживление Манхэттена. Мне даже пришла в голову идея развеять его прах по 42-й улице, но потом она же показалась чересчур примитивной. А потом меня осенило. Хотя Эрик и не испытывал тяги ктшшной растительности и лужайкам, он все-таки любил бывать в этом самом урбанизированном и в то же время тенистом уголке: парке «Вашингтон-сквер». Все те годы, что он жил в Виллидже, это был его своеобразный выездной офис: здесь он часами просиживал на скамейке, работая над романом, или же играл в шахматы с местными любителями, которые облюбовали северо-восточную окраину парка. Он часто говорил о том, как любит здешнюю атмосферу равноправия и неразберихи, не говоря уже о колоритной коллекции нью-йоркских типажей.
«Вот сижу я в этом парке, — однажды признался он мне, — и понимаю, почему я бросил Хартфорд и ни секунды не жалел об этом».
Что ж, теперь он навсегда смешается с толпой завсегдатаев его любимого пристанища.
Разумеется, я не могла поехать туда на такси. Хотя Эрик очень легко расставался с деньгами в последние годы своей жизни, он бы одобрил идею добраться до места своего упокоения на метро, за пятицентовик. И приглашать кого-то составить мне компанию я тоже не собиралась. Это был мой последний миг наедине с братом. И я хотела, чтобы он был только нашим.
Я зашла в метро на 72-й улице и села в поезд номер один, следующий в южном направлении. Было десять утра. Час пик прошел, но в вагоне все равно было битком. Сидячих мест не было, и я стояла, держась за поручень. Кто-то сильно толкнул меня. Рука инстинктивно метнулась к карману. Подлая мыслишка закралась в голову: представьте, что это был воришка — и он бы украл коробку. Беднягу, наверное, хватил бы сердечный приступ, когда он увидел бы содержимое своей добычи.
Я простояла всю дорогу до центра города. Вышла на Шеридан-сквер и пошла в восточную сторону. Намеренно сделала крюк, чтобы заглянуть на Бедфорд-стрит, где когда-то была моя перш квартира на Манхэттене. Оттуда прошла на Салливан-стрит, на мгновение задержалась у двери дома, где десять лет прожил Эрик. Мысленно я вернулась в те годы, что мы прожили в Виллидже. Мелькнула мысль: а был бы Эрик жив сейчас, если бы не достиг таких высот в карьере? Если бы не стал он востребованным автором в такой высокодоходной сфере, как телерадиовещание может, федералы не проявили бы интереса к его персоне? Никакой успех не стоил той цены, что заплатил мой брат. Это я знала точно.
Когда я добралась до парка «Вашингтон-сквер», солнце уже припекало вовсю. Кое-где на скамейках дремали пьяницы. Двое молодых парней играли в шахматы. Парочка студентов из Нью-Йоркского университета грубо нарушала правило «По газонам не ходить». Бродячий музыкант крутил шарманку, у него на плече сидела обезьянка. Его инструмент выдавал скрипучую примитивную вариацию «Сердца красавицы…» из «Риголетто». Эрик одобрил бы и то, и другое — и Верди, и эксцентричного исполнителя, что провожал его в последний путь этой незатейливой мелодией. Я посмотрела в безоблачное небо — и порадовалась тому, что на сегодня ветер улетел куда-то совсем далеко. Я достала из кармана коробочку. Сняла крышку. И уставилась на белый, похожий на известь порошок. Потом медленно пошла по тропинке, которая огибала весь парк, — обычно такая прогулка занимала минут десять, не больше. Через каждые несколько шагов я брала из коробочки пригоршню пепла и сыпала его под ноги. Я не смотрела по сторонам, даже не задумываюсь о том, что кто-то может наблюдать за мной. Я четко следовала намеченным маршрутом, намереваясь сделать полный круг. Когда я снова оказалась у ворот выхода на Пятую авеню, коробочка была пуста. Эрик ушел. Тогда я развернулась и двинулась в обратный путь.
Я пешком дошла до дома. На следующий день я спустилась по Бродвею в Бэттери-парк. Через день или чуть позже (у меня сбилось ощущение времени) я совершила вылазку на север, дойдя до музея Клойтерс в парке Форт-Джордж. Джек, как и обещал, звонил дважды в день, серьезно беспокоясь о моем душевном состоянии. Я уверяла его, что со мной все в порядке. Его вызвали в Вилмингтон и Балтимор — и он чувствовал себя виноватым в том, что не может быть рядом со мной.
Насчет меня не беспокойся. Я в полном порядке, — сказала я.
Ты уверена?
Абсолютно, — солгала я.
Я скучаю по тебе. Ужасно.
Ты самый лучший, Джек. Без тебя я бы не справилась со всем этим.
На самом деле я была далеко не в лучшей форме. Я перестала спать. Мой дневной рацион состоял из соленых крекеров, консервированного томатного супа и бесконечного кофе. По восемь часов в день я ходила пешком, остальное время убивала в бродвейских кинотеатрах на двойных сеансах. Как и мой брат после увольнения, я стала профессиональной скиталицей.
Через неделю после похорон позвонил Джоэл Эбертс. Голос у него был взволнованный.
Ты свободна сегодня утром? — спросил он.
С тех пор как меня отправили в творческий отпуск, я женщина свободная.
Тогда приезжай ко мне в офис. Нужно обсудить пару вопросов.
Я была у него уже через час. Джоэл казался нервным и раздраженным, что было ему несвойственно. Он наспех по-отечески обнял меня, отметив мой усталый вид. Потом жестом указал на стул. Расположившись напротив меня за столом, он раскрыл папку с именем «Эрик Смайт» и принялся листать документы.
Есть два вопроса. Первый: его страховой полис.
Его что?
Как выясняется, Эн-би-си оформила страхование жизни Эрика. Это было частью его медицинской страховки, из которой кстати, оплачивались счета за госпитализацию в последний месяц. Как нам известно, компания не аннулировала медицинский полис после того, как выгнала Эрика. Но я также обнаружил, что эти идиоты не аннулировали и полис страхования жизни. Более того, в прошлом году, когда все в Эн-би-си считали его лучшим творением со времен изобретения хлеборезки — и, что особенно важно, с высокой коммерческой стоимостью, — они увеличили страховую премию до семидесяти пяти тысяч.
