та больше не потревожит нас. И, признаюсь честно, мне совершенно неинтересны их отношения.
— Злишься на нее?
— Не знаю, смешанные чувства, — отозвался Кирилл. — С одной стороны, из — за ее интриги я чуть не лишился тебя. С другой же… сам виноват. Свою вину я признаю. И, если честно, удивлен, что ты до сих пор со мной.
— Я и сама не сахар. О чем ты думал в тот день, когда я пришла на работу а — ля Чикаго?
— Ты не хочешь это знать… — Кирилл понизил голос.
— Ошибаешься, — прикусила губу. — Поехали домой?
— А как же твой отец? — усмехнулся Кирилл. — Он меня с землей сравняет.
— Не сегодня, — обнадежила Воронцова я.
И эта ночь в объятиях Кирилла была странной — мы вновь чувствовали друг друга, дышали друг другом. Словно в ту первую ночь, ставшую началом начал. Ту ночь, что изменила свою жизнь. Ту ночь, когда я позволила себе прикоснуться к нему.
***
День не задался с самого утра. Мое исковое заявление судья вернул, и я с ужасом ожидала момента, когда Кирилл об этом узнает. Стыдно. Очень стыдно! Это же надо было забыть поставить подпись! Последние дни я вообще чувствовала себя жуткой рассеянной. А всему виной Воронцов. Я то и дело ловила на себе его ухмыляющиеся взгляды, причины которым не знала. На мои вопросы он лишь отнекивался, и мне хотелось запустить в него первым, что попадется на столе. Например, вот этим милым степлером. Или дыроколом. Но чувства бесновались в глубине души, сама же я могла дать фору тибетским монахам. За прошедшие три месяца я научилась улыбаться в любой ситуации.
Кирилл муштровал меня, старательно воплощая в жизнь угрозу отправить меня в магистратуру подкованной и готовой сдать все экзамены за один присест.
Он серьезно взялся за мое обучение. Не лютовал, нет, скорее преподавал тонкости юриспруденции в своей излюбленной манере, сочетая их с тонким, завуалированным соблазнением. Метод, кстати, оказался вполне действенным.
Я не пожалела, что вернулась в «Немезис». Вместе работа спорилась, и порой мы соперничали друг с другом: кто первый расколет «орешек»? Кирилл мне не поддавался. Лишь смеялся, что когда — нибудь лет через десять я смогу его догнать. Но злорадствовать оставалось ему недолго… я усиленно занималась, готовясь показать своему любимому наставнику кузькину мать, где раки зимуют, и как тузик рвал грелку. Одним словом, я дышала ему в спину. Это, кстати, отметил и Медведев — ему нравилось наблюдать за нашими перепалками. А когда сам Воронцов — старший, «случайно» заехавший в офис, оценил мою апелляционную жалобу, я поняла: я действительно нашла то дело, каким хотела бы заниматься всю жизнь.
Но это чертовое исковое заявление поломало мне все планы! Еще и Кирилл не торопился возвращаться из суда. Троегородцев, пришедший на встречу, по крупицам выедал мне мозг чайной ложечкой. Теперь я понимала, почему Кирилл просил не ставить его на утро. Действительно, такого и врагу не пожелаешь.
Вчера я видела Лину. Вместе с Керцевым они заезжали в «Царь — город». Она выглядела счастливой, хотя относительно ее нельзя ни в чем быть уверенной. Но на меня она даже не смотрела. Точнее, сделала вид, что не знает. Чем ее припугнул Михаил, я не знала.
Кирилл не появился и к вечеру. На телефон не отвечал, и я действительно начала беспокоиться. Впрочем, сидеть до посинения в офисе я не собиралась. Так что звонок от Светы застал меня на полпути к дому.
— Привет, Кир, — голос у нее был обреченный. — Не отвлекаю?
— Что-то случилось? — тут же отреагировала я, выруливая на обочину.
— Я продала Мишку.
Все. Три слова — как будто обухом по голове ударили. Пустота. Словно из души сердце вынули. Столько лет… неужели все кончено?
— Как? — только и смогла выдавить из себя.
— У меня не было выбора.
— Ты в «Легионе»? — если Света это сделала, значит, случилось что-то серьезное. Она скорее продала бы Винтеркайзера, чем Михмалли.
— Да.
— Сейчас буду.
Резко развернула автомобиль. Возвращение домой откладывалось.
Давно я не летела с такой скоростью. Казалось, будто каждая секунда что-то меняет. Света не заикалась о том, что новый хозяин его увезет, но… я должна была успеть. За столько лет я привыкла к Михмалли и не видела свою жизнь без него. Он действительно стал частью меня. Почему она не предупредила?
Только бы знать… я бы нашла деньги! Выкупила бы… Но обманывать себя не стоило. Несмотря на хорошую работу, у меня не было возможности содержать Мишку в «Легионе». Можно было бы найти другой клуб, попроще, подешевле… Просить помощи Кирилла я бы ни за что не стала. Лошадь — не хомячок, прежде всего это огромная ответственность. Кирилл бы мне не отказал, но… я не брала у него деньги и не могла просить оплачивать Мишкин постой.
Стоянка конноспортивного клуба была практически пуста, и я бросила автомобиль, даже не задумываясь о том, что он может кому — то помешать. И чем ближе я подходила к конюшне, тем страшнее мне становилось. А вдруг его уже увезли? Кто его мог купить? Неужели хозяева той ахалтекинской кобылы?
В конюшне никого. Только лошади. Но денник Михмалли пустой. И Света на телефон не отвечает. Так… Скорее всего, его отшагивают перед погрузкой. Почему она позвонила так поздно? Пулей вылетела из конюшни, судорожно оглядываясь. Где? Где искать?
Замерла, прислушиваясь к звукам, к голосам лошадей, гуляющих в левадах; всматриваясь в даль, щурясь и напрягая зрение. Золотой блеск увидела сразу же — Михмалли вели в мою сторону. Кто — не разглядеть. Вроде мужчина.
И я пошла навстречу.
Конники — сумасшедшие люди. Для нас лошади — словно родные дети. И продажа Мишки — нож в спину.
Хотелось сорваться на бег, но я силой удерживала себя. Кира, ты взрослый человек. Юрист. Разве не сможешь договориться? Арендуешь, в конце — то концов. Надо думать о Свете. Что у нее случилось? Почему она решилась на продажу?
Не поняла. А откуда здесь Воронцов? Идет с улыбкой. А на мне лица нет. Остановились напротив друг друга. Михмалли грызет трензель. Надо же. Оголовье нацепили. Правильно, он с малознакомыми людьми не очень хорошо ходит.
— Что ты здесь делаешь? — выдавила из себя, прикасаясь к сияющей в лучах вечернего солнца морде ахалтекинца.
— Веду коня новому владельцу, — довольно отозвался Кирилл и, не давая мне опомниться, продолжил: — За эти несколько месяцев я понял одну вещь. Никто и никогда не станет мне ближе тебя. Я готов горы ради тебя
