— Ты сильный, — она гладила его кудрявый затылок. — Я горжусь тобой и, знаешь, я бы предпочла тебя, а не Давида. Ну того, микельанджеловского, которого ваяли с твоего предка… Я так рада, но… Мне страшно за тебя…
— Теперь-то я выживу — наперекор всему, чтобы выступить на суде. Я ненавижу их. Страшно, люто, по-зверски… Я мечтаю о крови… Я совсем другой теперь, девочка… Лукка-цветочник! Увы, мститель, Лиса, мститель.
— А фиалки? Что будет с твоим теплицами? Ты позволишь сравнять их под стадион?
— Я продал теплицы. Хорошему человеку. Это цветочный фанат, написавший толстую книгу о флоре Италии. У него голубые близорукие глаза и улыбка ребенка, когда он рассматривает какой-нибудь клубень или росток. В моих теплицах он просто чуть не умер от счастья — все трогал, нюхал, ковыряя землю, подбирая листочки. Он будет беречь их. Пока, конечно, не разорится. Славный юродивый — ему не выжить в этом зверинце…
— Нет, нет же, Лукка! Твоя история должна завершиться иначе. Не так, как у русских. У тех, чеховских, что позволили вырубить вишневый сад… Твоему ученому помогут, а Виченце обязательно будет дарить своей невесте фиалки. Не смейся, после сегодняшнего сицилийского чуда я верю в бессилие зла… И хочу, наконец, видеть розовые сны, ведь в самолете этот мрачный еврей так и не дал мне вытянуть ноги. Я заметила в нашем особняке комфортабельный ящик. Попробую превратить его в кровать. А ты, счастливец, — благодари здесь своих святых и охраняй меня…
На рассвете за беглецом приехали. Сквозь дрему, свернувшаяся на ящике Алиса, слышала, как подъехал автомобиль и совсем рядом заговорили по-испански или по-португальски. В комнату вошел Лукка и, присев возле нее на корточки, осторожно убрал упавшие на лицо пряди.
— Я уезжаю, Лиса.
— Куда? — она села, сразу вернувшись в реальность.
— Не знаю. Я должен оставить тебя. Прости…
Алиса удержала его руку:
— Я так рада… Нет. Просто — это лучшее, что подарила мне жизнь спасение твое и Виченце.
— Я боюсь за тебя, Лиса.
— Не надо. Я другая теперь, сильная.
— Оттого, что счастлива?
— Не знаю, наверное.
В дверях появился хозяин и Лукка поднялся.
— У тебя есть другой мужчина? — спросил он уже от порога.
— Да. Я не одна… Постой! — Алиса вскочила и прижалась к его спине. Они обнялись — горячо, слезно, торопясь руками, губами, кожей удержать друг друга и убедить, что расставаться нельзя, что не может быть уже ничего лучше этого тесного, жадного единения.
Лукка отстранил ее, вынул из кармана и протянул ей носовой платок:
— Это, кажется, иудейский. Со звездой Соломона… Я так сильно люблю тебя, Лиса… — с трудом оторвав взгляд от ее лица, Лукка стремительно вышел.
Давясь рвущимся из горла криком, Алиса видела сквозь мутное стекло с угомонившейся в паутинной сети зеленой мухой, как скрылся в сизом пыльном облачке облезлый фургончик, мелькнув размашистой надписью на мятом оранжевом боку «Don t worry be happi».
Хозяин вернулся к вечеру. Поставил в угол бидон, поддев гвоздь, вытащил из окна раму.
— Сегодня очень тепло. Сеньора должна еще подождать. Здесь вода, немного хлеба. У меня есть постель — сеньора не нашла? — Присев на корточки, он вытащил мешок, из которого извлек цветастый грязный тюфяк, рваное покрывало и бумажный пакет. — Здесь еще платье для сеньоры… У меня нет больше денег. Дон Гомс с бензоколонки куда-то уехал…
Алиса, неподвижно вытянувшаяся на ящиках, видела, как из пакета появилось белая форма медсестры.
— Возьми сам, сколько надо, — она протянула мальчику свою сумку. Купи мыла, воды, что-нибудь еще. Пива не пью… А сколько надо ждать?
— Дона Гомеса с бензоколонки нет. Больше никто не знает… Сеньора не должна бояться, сюда никто не приходит.
Он ушел, оставив гостью все с теми же смутными, не желающими проясняться вопросами. Если Луку спрятали, значит Остин где-то рядом. А если рядом, то почему оставил ее?
Алиса получила еду, пару бутылок воды, мыло и с облегчением переоделась в чистое платье.
Через пару дней оно было уже невыносимо грязным, а мысль о горячем душе — самой навязчивой. Первую ночь, оставшись одна, Алиса никак не могла уснуть — вдруг стало страшно, одиноко, до дрожи тревожно. За стенами мерещились чьи-то шаги, что-то живое шуршало под ящиками. Она сжалась в комок и крепко обхватив трясущиеся плечи, думала о смерти, как избавлении. Знакомая нервная лихорадка, уже давно не посещавшая ее, усмиряемая обычно таблеткой снотворного, стала кошмаром, целиком завладевшим безоружной жертвой.
На какое-то время Алиса провалилась в забытье, и резко проснувшись от странного звука, сразу нащупала под боком что-то теплое и мягкое. Черная худая кошка, с белым клинышком на носу, счастливо урча, вылизывала котят, совсем еще крошечных. Алиса взяла малыша — мутные, недавно открывшиеся и еще не совсем прозревшие глаза, шелковинки усов на розовой мордашке, круглое, плотно набитое брюшко. Она прижала к груди теплый комочек и он тут же вцепился в ткань крохотными цепкими коготками, вырываясь и жалобно пища. Мать перестала вылизывать второго и тревожно обратила к Алисе внимательный взгляд.
— Не бойся, не бойся, глупая, не отберу, — вернула ей детеныша Алиса и, пошарив под алюминиевой миской, скрывавшей от насекомых остатки еды, поделилась с кошкой сыром.
Робко приоткрыв дверь, в комнате появился хозяин. Он всегда появлялся неожиданно, умудряясь проскользнуть по гулким доскам абсолютно бесшумно.
— Сеньора не должна бояться. Это моя кошка, у нее было пять котят, осталось только два, самые маленькие. Остальных, наверное, кто-то съел. Ее зовут Алиска. Она теперь всегда носит их с собой, — сбрасывая семейство на пол, сообщил паренек.
— Как, как зовут твою кошку?
— Алиска. Сеньора никогда не слышала? Это имя такое из книжки. Еще было кукольное кино про такую девочку в Стране чудес. Очень подходит для животных. Здесь всех кошек и коз так зовут. У моего друга кобель большой, лохматый, злючий — всех перекусал. Алиса зовут…
— А тебя то как?
— Том. Томазо Гуреро. Я родился в Италии. Мой брат работает на бензоколонке…
— А, дон Гомес?
— Что вы, сеньора! Дон Гомес — хозяин. Это он велел спрятать вас здесь, сказал, что придет за вами. Давно — тогда еще. А теперь уехал. Брат говорит — пропал.
Прошел еще один день и еще. Жизнь на свалке оказалась вполне сносной. В сумочке все еще оставалось много денег, Алиса и кошка регулярно пили приносимое Томом молоко. Иногда Алиса слушала радио, но благополучие голосов, которым не было никакого дела до нее, раздражало, как и песни, доносившиеся из другой жизни.
