Но в этот раз, похоже, дело серьёзное, и Ханна бросает свою бомбу как раз в тот момент, когда мы поворачиваем к центру: мистер и миссис Маркс решили перенести дату Ивиной Процедуры на шесть месяцев вперёд. Она даже не сможет прийти на выпускной.
— На шесть месяцев? — переспрашиваю я. Мы очень резво бежим уже двадцать минут, так что я не уверена, отчего у меня так сильно бьётся сердце — от бега или от забойной новости. Дышу почему-то тяжелее, чем должна бы; такое впечатление, что кто-то уселся мне на грудь и давит. — Разве это не опасно?
Ханна кивает направо, показывая, что сейчас мы срежем дорогу через переулок.
— Такое бывало и раньше, — говорит она.
— Да, но всё время неудачно! Как насчёт побочных явлений? А проблемы с головой? А слепота?
Есть много причин, почему учёные не разрешают производить Процедуру над теми, кому ещё нет восемнадцати, но самая большая — это та, что, по-видимому, лечение воздействует слабее на тех, кто младше, а в худших случаях оно может привести к самым разным психическим сдвигам. Словом, можно съехать с катушек. Учёные считают, что мозг и нервная система до положенного возраста ещё слишком податливы, ещё не сформированы. Собственно, чем ты старше, когда проходишь Исцеление, тем лучше, но большинство стараются назначить Процедуру как можно ближе к своему восемнадцатому дню рождения.
— Наверно, они считают, что игра стоит свеч, — отвечает Ханна. — Это же лучше, чем альтернатива, ну, сама знаешь, amor deliria nervosa. Самая смертоносная из всех смертоносных сущностей. — Это ключевая фраза, звучащая во всех брошюрах об умственном здоровье, и голос моей подруги становится бесцветным, когда она её цитирует, а у меня, когда слышу эту фразу, в животе всё обрывается. Из-за суматошных перипетий вчерашнего дня я совсем позабыла слова Ханны, которые она сказала мне перед Аттестацией. Но сейчас они всплывают в моей памяти, как и её тогдашний необычный вид, глаза, подёрнутые странным непроницаемым туманом.
— Ой, что это мы, — говорю и чувствую, как напрягаются лёгкие и в левом бедре появляется намёк на спазм. Единственный метод избавиться от этих неприятностей — это бежать ещё быстрее. — Совсем как улитки! Поднажмём!
— Давай! — На лице Ханны вспыхивает улыбка, и мы обе припускаем во все лопатки. Боль в лёгких нарастает и расцветает пышным цветом, так что скоро уже кажется, что болит всё и везде, разрывая все клетки и мускулы моего тела. Спазм в ноге заставляет меня вздрагивать при каждом шаге. Так всегда происходит на второй и третьей милях, словно стресс и напряжение, раздражение и страх превращаются в физическую боль и колют тебя тысячей иголок, и ты не можешь дышать, пытаешься принудить себя следовать дальше и думать о чём-нибудь другом вместо стучащего в голове «я не могу, не могу, не могу».
И тут, сразу и вдруг, всё кончается. Боль испаряется, спазм исчезает, кулак, стискивавший лёгкие, разжимается, и я дышу легко и свободно; внутри всё кипит и поёт от счастья; всем своим существом ощущаю землю под ногами, простую радость стремительного движения, скорость и силу ног, несущих меня сквозь время и пространство, полную свободу и лёгкость бытия. Бросаю взгляд на Ханну — судя по её лицу, она чувствует то же самое. Она тоже пробилась сквозь стенку. Подруга краем глаза замечает, что я смотрю на неё, и оборачивается; её волосы, забранные в конский хвост, описывают сверкающую дугу. Ханна поднимает кверху отогнутые большие пальцы. Хорошо!
Вот странно-то. Когда мы бегаем, я ощущаю, что становлюсь ближе к Ханне, чем в любое другое время. Даже когда мы не разговариваем, между нами словно невидимая нить; наши руки и ноги двигаются в едином ритме, будто следуя ударам невидимого барабана. Всё чаще и чаще мне приходит в голову, что это ведь тоже изменится после наших Процедур. Она, девушка с Вест-Энда, зажиточного района, начнёт тогда искать друзей среди своих соседей, людей побогаче и пообразованней меня. А я обоснуюсь в какой-нибудь жалкой квартирке в Камберленде и не буду скучать по любимой подруге, не буду вспоминать, какое это было счастье — бежать рядом с ней. Меня предупредили, кстати, что после Процедуры мне, возможно, больше и не захочется бегать. Это ещё один побочный эффект Исцеления: у людей зачастую меняются привычки, они теряют интерес к занятиям, которые раньше доставляли им массу удовольствия.
«Исцелённые не способны на страстные увлечения, поэтому не помнят прошлых страданий и не подвержены будущим» («После Процедуры», Книга Тссс, стр. 132.).
Мир проносится мимо — разворачивается нескончаемая цветная лента улиц, звуков и людских потоков. Мы бежим мимо св. Винсента, самой большой в Портленде школы для мальчиков. Полдесятка учеников играют во дворе в баскетбол — лениво водят мяч, перебрасываются им, покрикивают друг на дружку. Их слова, непонятные выкрики, смешки и гогот сливаются в наших ушах в неясный шум, обычный мальчишечий шум, какой бывает, когда несколько пацанов сбиваются в группу. Он всегда и везде одинаков — и на улице, и в школьном дворе, и на пляже, как будто у них свой особый язык. И, наверно, в тысячный раз за свою жизнь я думаю: как же хорошо, что, согласно политике половой сегрегации, бóльшую часть времени мы надёжно отделены от них.
Мы бежим, и мне кажется, я ощущаю крохотную паузу, длиной всего в долю секунды, когда глаза всех этих мальчишек устремляются в нашем направлении. Я слишком смущена, чтобы проверить свою догадку. Во всём теле вспыхивает пожар, будто кто-то суёт меня головой в духовку. Но в следующую секунду чувствую, что их взгляды проскальзывают мимо меня и фиксируются на Ханне, чьи белокурые волосы сверкают рядом, как новенькая монета на солнце.
В ноги снова змеёй вползает боль, они становятся свинцово-тяжёлыми, но я заставляю себя продолжать бег. Мы заворачиваем за угол Коммершиал — и школа св. Винсента остаётся позади. Чувствую — Ханне нелегко поддерживать темп бега и не отставать от меня. Поворачиваю голову и едва-едва ухитряюсь выдохнуть:
— Давай вперёд, я за тобой!
Но когда Ханна, энергично работая руками, набирает скорость и едва не обходит меня, я наклоняю голову и выстреливаю вперёд, запуская ноги на полную скорость; пытаюсь дышать глубже — получается с трудом, такое впечатление, что лёгкие сжались до размеров горошины. Стараюсь не обращать внимания на крики о пощаде, которые издают мои мышцы. В глазах темнеет, так что всё, что вижу — это проволочная сетка ограды, внезапно возникшая посреди дороги. Вытягиваю руки и ударяю им по ограде с такой силой, что она дрожит и вибрирует. Поворачиваюсь кругом и кричу: «Я выиграла!» Ханна, хватая ртом воздух, врезается в ограду всего лишь на секунду позже меня. Мы обе хохочем, икаем, ходим кругами — словом, пытаемся отдышаться.
