Когда Ханна в конце концов в состоянии говорить, она выпрямляется и смеётся:
— Да я просто поддалась тебе! — Это у нас такая давняя шутка.
Носком кроссовки я пускаю в её сторону фонтанчик гравия. Она с визгом отскакивает.
— Ага, помечтай-помечтай, может легче станет! — хохочу я.
Мой конский хвост совсем растрепался, так что я стаскиваю резинку, встряхиваю волосами и наклоняю голову, чтобы ветерок овеял разгорячённый затылок. Пот заливает глаза и нещадно жжёт.
— Здорово выглядишь! — Ханна в шутку легонько толкает меня, я отскакиваю в сторону и пытаюсь боднуть её головой. Она уклоняется.
От того места, где мы стоим, по ту сторону сетчатой ограды начинается узкая служебная дорога, а в самой ограде сделаны низкие металлические ворота. Ханна перелезает через них и машет мне — давай за мной. Я вообще-то не обратила особого внимания на то, где мы находимся. Оказывается, служебная дорога пересекает стоянку, потом углубляется в скопление индустриальных мусорных контейнеров и подходит к складским помещениям. За ними вытянулись в ряд знакомые белые коробки лабораторий, похожие на гигантские зубы. Наверно, здесь один из боковых входов на территорию комплекса. Только сейчас замечаю, что поверх сетки навита колючая проволока, а на самой сетке через каждые двадцать футов красуются таблички с окриками: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА».
— Наверно, нам не следовало бы... — завожу я, но Ханна обрывает:
— Пошли! Что ты прямо такая правильная всё время!
Я быстро окидываю взглядом стоянку за воротами и дорогу позади нас — пусто. Маленькая будка охранника сразу за воротами тоже пуста. Нагибаюсь, вглядываюсь в окно: на маленьком столе — недоеденный сэндвич на обрывке вощёной бумаги, несколько книг, кое-как сложенных стопкой, допотопное радио, нарушающее тишину разрядами помех вперемешку с обрывками песен. Не вижу никаких камер слежения, хотя их должно быть хотя бы несколько штук: все правительственные учреждения находятся под неусыпным наблюдением.
Немного поколебавшись, перескакиваю через ворота, к Ханне. Её глаза воодушевлённо сверкают. Ага, всё ясно! Таков и был её план с самого начала, именно сюда она и направлялась!
— Должно быть, это здесь Изгои проникли на территорию, — быстро и тихо произносит она — так, словно мы всё это время только и говорили, что о вчерашней драме в лабораториях. — Как думаешь?
— Да похоже, что это было не так уж трудно. — Стараюсь, чтобы мой голос звучал невозмутимо, хотя от всего этого: пустой служебной дороги, тонущей в солнечном свете огромной стоянки, голубых мусорных контейнеров, электрических проводов, зигзагами исчертивших небо, блестящих скатов лабораторных крыш — я чувствую себя не в своей тарелке. Кругом тишина — застывшая, ледяная; такая, какая бывает в снах или перед очень сильной грозой. Не хочется говорить это Ханне, но я бы лучше с удовольствием отправилась в Старый Порт, к знакомым улицам и магазинам...
Хотя кругом никого нет, у меня такое чувство, будто за нами наблюдают. Тут кое-что погрознее, чем обычная слежка в школе, или на улице, или дома, где приходится всегда быть настороже и не дай бог сделать или ляпнуть что-нибудь не то — к этому-то все в конце концов привыкают. А здесь как-то нет так...
— Ага. — Ханна ковыряет носком кроссовки плотно вбитый грунт дороги, поднимая крохотные фонтанчики пыли, медленно оседающие обратно. — Ну и охрана! А ведь здесь самое важное медицинское учреждение во всём городе.
— Такая охрана хороша разве что в детском зверинце, — подхватываю я.
— Вот теперь считайте, что я очень сильно обиделся, — раздаётся голос за нашими спинами, и мы обе, Ханна и я, подпрыгиваем от неожиданности.
Оборачиваюсь и... Мир на мгновение замирает.
Позади нас стоит парень — руки сложены на груди, голова склонена набок. Кожа у него цвета карамели, а волосы — золотисто-бронзовые, словно осенние листья.
Это он! Парень, которого я видела вчера, тот, что был на галерее. Изгой.
Вот только... он не Изгой. На нём синяя, с короткими рукавами, форменная рубашка охранника и джинсы, а к петлице прикреплён залитый в пластик правительственный бейдж.
— Вот пожалуйста, отлучаюсь на пару секунд набрать воды, — он кивает на бутылку, которую держит в руке, — а когда возвращаюсь — здесь уже самое что ни на есть незаконное вторжение.
Я так озадачена, что не могу ни пошевелиться, ни выдавить из себя хоть бы какой-нибудь жалкий звук — вообще ничего не могу. Ханна, наверно, думает, что я испугалась до полного столбняка, поэтому тут же пускается в оправдания:
— Мы вовсе не вторгались... мы ничего такого... просто бегали тут и... э-э... заблудились!
Парень перекатывается с носка на пятки, руки по-прежнему скрещены на груди.
— Не заметили табличек на ограде, да? «Посторонним вход» и так далее?
Ханна отводит взгляд — нутром чую, она тоже нервничает. Моя подруга в сто раз более раскованна и самоуверенна, чем я, но дело в том, что ни одна из нас не привыкла стоять вот так вот запросто и в открытую разговаривать с парнем, да не с каким-нибудь, а с охранником. И до Ханны, конечно, доходит, что у него имеются все законные основания для нашего ареста.
— Ну... наверно... как-то проглядели... — мямлит она.
— Угу. — Он приподнимает брови. Ясное дело — он нам ничуточки не верит, но, по крайней мере, не выглядит слишком сердитым. — Конечно, куда там. Они же такие крохотные и их всего несколько десятков. Где ж заметить?
Он на секунду отворачивается, и у меня такое впечатление, что он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Он не похож на охранников, которых я видела раньше — во всяком случае, не совсем типичный, из тех, что охраняют границу или шастают по всему Портленду — жирные, старые и противные. Вспоминаю, как я вчера приняла его за Изгоя. А ведь была уверена на сто процентов!
И тем не менее, я была неправа. Он поворачивает голову, и за его левым ухом я вижу несомненный знак Исцелённого: треугольный шрамик, остающийся после Процедуры — там хирурги вставляют такую специальную трёхконечную иглу, предназначенную для обездвиживания пациента, иначе Процедуры как следует не провести. Люди демонстрируют свои шрамики наравне с нагрудными знаками почёта. Вряд ли ты увидишь хотя бы одного Исцелённого с длинными патлами; а те женщины, которые не носят короткую причёску, всегда старательно зачёсывают волосы назад.
Мои страхи понемногу рассеиваются. Разговаривать с Исцелённым разрешается. В этом случае правила сегрегации не применяются.
Я не уверена, узнал ли он меня или нет. Если даже и так, то он ничем не выказывает этого. В конце концов я не выдерживаю и ляпаю напропалую:
