Посетив салон в сопровождении свиты в двадцать семь человек, шах выразил желание купить весь наличный запас духов. Арман низко поклонился восточному властителю, но отказал в его просьбе, заявив, что он всегда сохраняет запас для постоянных посетителей и не может нарушать их интересы. — Если Ваше Величество подождет несколько недель, то будет заказано любое количество флаконов…
— Подождать? — министр шаха протянул Арману маленький серебряный бочонок, полный изумрудов.
Арман отклонил взятку, повторив, что он связан обязательствами перед постоянными клиентами.
Тогда шах подтолкнул к Арману женщину из своей свиты со светло-кофейным лицом и темно-синими, как полночь, глазами.
— Не могу, Ваше Величество, — почтительно отказался Арман.
Шах метнул на него разъяренный взгляд и удалился со всей своей компанией.
Париж восхищался поведением Армана, а когда шах заказал из Тегерана по две тысячи флаконов каждого вида духов Жолонэй, поклонники Армана просто захлебывались от восторга.
В сентябре 1939 года в Европе началась война. Многие предприятия Парижа закрылись, но Арман сохранил свою фабрику, и в салоне «Дом Жолонэй» посетителей по-прежнему приветливо встречали и даже подавали кофе и печенье. Конечно, иностранных клиентов уже не было, но парижане находили в салоне Армана уютное укрытие от унылых тягот военного времени.
— Как это ты ухитряешься, старик? — спрашивал Армана Пьер, с которым они распивали бутылку холодного белого вина на открытой террасе кафе Мира. Шел июнь 1940 года — война началась девять месяцев назад, и месяц назад немцы вторглись во Францию. Правительство покинуло Париж и переехало в Бордо, столица Франции была объявлена открытым городом. — Ты держишься на плаву и спокоен, а все кругом потеряли головы. Вот, например, твоя бывшая хозяйка Шанель заперла свой салон и укатила на юг.
— А во время первой мировой войны она вела свое дело и процветала, — возразил Арман. — Война ужасна, но хороша для бизнеса. Для некоторых видов бизнеса. В мрачные времена люди тянутся к роскоши. Помнишь биржевой крах в Америке?
— Помню. Теряли состояния, бросались из окон небоскребов…
— Да, так. А империи американских парфюмеров Ардена и Рубинштейна процветали. Почему? Да еще у древних римлян был девиз «Carpe diem» — «Живи сегодня, завтра умрешь».
— Да, наверное, ты прав. Когда мир начинает смердить, женщина по-прежнему хочет пахнуть как роза.
Арман улыбнулся афоризму друга. Пьер с задумчивым видом сделал глоток вина. — Моей семье надо было уехать, когда немцы объявили Париж открытым городом. Эти кровавые боши[7]! Они варвары. Я боюсь… Их Гитлер безумец, — он наклонился к Арману, — я боюсь за маму.
— Разве мадам Дю Пре больна? — забеспокоился Арман. — Неужели серьезно?
— Она еврейка, — тихо сказал Пьер. — Урожденная Гроссман.
— Какое это имеет значение? Во Франции много видных еврейских семей. Ротшильды…
Пьер печально посмотрел на Армана. — Ты художник и не разбираешься в политике. У тебя «золотой нос», но он не чует опасности. Уверяю тебя, когда немцы появятся здесь, всем евреям — как это по-немецки? — будет капут.
Арман наклонил бутылку и разлил остаток вина в бокалы. Когда он поставил бутылку на стол, раздался взрыв. Он посмотрел — бутылка была невредима. Оказалось, что это резко захлопнулась дверь за выбежавшим из кафе лакеем, который закричал: «Они здесь! По радио объявили, что немцы вошли в Париж!»
Посетители кафе ринулись на улицу. — О Боже мой! — сказал Пьер, осушая бокал.
Город казался пустым; парижане заперли магазины и дома и старались не выходить на улицы. Многие бежали из столицы.
Родители Армана пришли к нему в его квартиру на площади Фюрстенберг. Морис вошел вслед за лакеем Жоржем и сумрачным взглядом уставился на Армана.
— Когда же ты закрываешься?
— Закрываться? — переспросил Арман, целуя мать и вдыхая ее запах — запах сирени.
— Конечно, закрываться. Все дома моды и парфюмерные салоны закрыты.
— Не вижу в этом необходимости, — возразил Арман. — Это значит лишить работы рабочих на фабрике и служащих в магазине.
— Ты просто дурак, Арман, — гневно сказал Морис. — Твое упрямство тебя погубит.
— Ты это уже предсказывал, когда я ушел от Шанель, — возразил Арман, — но я не так уж плохо устроился.
— Ладно, молодой петушок, — мрачно усмехнулся Морис, — кукарекай, пока в суп не попал. Посмотрим, что ты запоешь через несколько месяцев.
— Пожалуйста, — нежно сказала мадам Жолонэй, привлекая Армана к себе, — поедем с нами на юг к моему брату, прошу тебя.
— Я не могу, мама, — Арман нежно погладил ее плечо. Он увидел слезы в ее глазах. — Мне очень жаль, но мне нельзя закрывать фабрику, рабочие останутся без хлеба.
Родители молча покинули дом Армана. — Ну, что ж, — сказал он Жоржу, — мы с вами остаемся охранять крепость.
Жорж сумрачно поглядел на него. — Держу пари, приемов этим летом не будет.
Он был прав. Все знакомые покинули Париж. Многие рабочие попросили отпуск, и Арман вынужден был временно закрыть фабрику.
Арман продолжал экспериментировать в лаборатории. Многие ингредиенты — сырье растительного и животного происхождения — стали недоступны, и он пробовал заменять их синтетикой, используя, например, этиловый синтетический ванилин. Лето подошло к концу, и он снова открыл фабрику.
В конце сентября он устроил у себя дома первый прием после начала оккупации.
Пьер пришел с живой веселой молодой женщиной по имени Мария-Луиза. Раньше она работала художницей в ателье мод, но теперь не могла найти такой работы и устроилась продавщицей в продовольственном магазине.
— Продаю вина и сыры, — зверюги их обожают!
— Немцы? — спросил Арман.
Мария-Луиза кивнула. — Они набрасываются на наши французские деликатесы с детской жадностью. Словно у себя дома голодали. — Она пожала плечами. — Магазины открылись, и они на все набрасываются, как сумасшедшие. Наверное, и духи будут покупать.
— Чтобы дарить родным в Германии во время отпуска? — предположил Арман.
— Слышал анекдот? — спросил Пьер. — Подпольщик переоделся в немецкого солдата. Все в форме было правильно, но его арестовали. Почему? Он ничего не тащил под мышкой!
— Они тащат все! — засмеялась Мария-Луиза, и ее высокая грудь заколыхалась. Погрустнев, она прибавила: — Все и растащат в конечном счете. Мне иногда кажется, что сейчас Париж похож на изнасилованную женщину, или хуже того — на куртизанку, которая выставила свои прелести, а боши набросились на них…
