Вместо этого я начал вспоминать о том, как Эмбер провела почти три месяца в больнице на второй год обучения в колледже. Врачи сразу же стали кормить ее через трубку, чтобы она не умерла от истощения. И я вспомнил, как случайно подслушал, как один из фельдшеров сказал, что это один из самых тяжелых случаев анорексии, которые он когда-либо видел. И что некоторые онкологические больные весили больше, чем Эмбер, даже после нескольких сеансов химиотерапии.
– Что было последним, что ты помнишь? – спросил я Эмбер, когда она уже немного пришла в себя и могла говорить. Я бывал у нее каждый день после занятий, сидя просто рядом с ее кроватью, неважно, спала ли она или бодрствовала. И когда она спала, я наблюдал за ней. За тем, как дрожат закрытые веки, как ее кости выпирают под больничной сорочкой.
Но в тот день, когда она очнулась после недельного пребывания в больнице, она повернула голову, чтобы посмотреть на меня, и сдернула с лица кислородную маску.
– Я помню, как поднималась по лестнице и у меня кружилась голова, – ответила она. – А потом… я очнулась уже здесь. – Она перевела взгляд на торчавший у нее из груди катетер. – Скорее бы они убрали эту трубку. Я чувствую, как я из-за нее толстею.
– Ты шутишь? – возмутился я. Вскочив со стула, я ухватился за спинку кровати. – Из-за отказа от еды ты сюда и угодила. Ты не смеешь снова делать такие глупости, поняла? Это убьет тебя. Уже чуть не убило.
– Меня погубит лишний вес, – прошептала она.
И тут я не удержался и расплакался. Не тихо и молча. Я рыдал в голос. Мои плечи тряслись, и слезы текли по щекам, скатываясь ей на руку.
– Ты не умрешь, – проговорил я надтреснутым голосом. – Поняла? Ты единственный человек, который что-то значит для меня. Ты обязана поправиться.
Она закрыла глаза и отвернулась, чтобы не видеть меня. Я снова сел на стул и попытался взять себя в руки.
– Я никуда не уйду, – запальчиво сказал я, шмыгнув носом. – Ты не можешь заставить меня.
При этих словах она рассмеялась. Это был сухой, надорванный смех.
– Сколько тебе лет, шесть? Не будь ребенком. Со мной все будет в порядке. Я поправлюсь.
– Обещаешь?
Она снова повернулась и посмотрела на меня.
– Да. Нет. Наверное. – Она вздохнула. – Не знаю. Я чертовски устала и не могу решить так сразу.
– Давай заключим договор, – сказал я, когда мне в голову неожиданно пришла идея.
– Какой? – спросила она с подозрением.
– Если ты будешь делать все, что тебе говорят врачи, я имею в виду групповую терапию, разговоры с психологом и прочее, и если ты снова начнешь есть, я с шиком отвезу тебя на мой выпускной бал. Надену смокинг, найму лимузин и все такое прочее.
– Это становится интересным – сказала она, приподняв правую бровь.
Ее дыхание было затрудненным. Врач сказал, что ее сердце все еще не оправилось после того приступа, когда я нашел ее лежавшей на полу. В результате большой потери веса сердечная мышца ослабла, как и все остальные мускулы. Эмбер пропустила столько занятий из-за состояния здоровья, что это было похоже на то, что ей придется остаться на второй год. И она закончит колледж только в девятнадцать лет, что означало, что в университет она поступит лишь в двадцать. Родители показывали ее разным врачам и консультантам, отчаянно нуждаясь в посторонней помощи, чтобы заставить дочь есть.
– Ты никогда не бывал на танцах. Ты всегда говорил, что это занятие для идиотов или для чирлидирш.
– Знаю. И это должно показать тебе, что я серьезно настроен сделать все, что угодно, лишь бы помочь тебе выздороветь.
Она была права, я всегда считал, что танцы в школе предназначены только для самых популярных ребят, а не для таких парней, как я, которые предпочитают проводить пятницу у телевизора, смотря документальные фильмы, а не в полумраке в пропахшем потом спортивном зале, притворяясь, что им жутко весело. Эмбер же обожала танцы. И если мне пришлось бы идти на выпускной бал, я не хотел бы пойти туда ни с одной другой девушкой. Я протянул руку.
– Договорились?
Она минуту молча смотрела на мою руку. Ее глаза немного оживились, и наконец она слабо кивнула. Она протянула исхудавшую руку, чтобы пожать мою.
– Заметано. Но тебе придется там танцевать, а не подпирать стены, глядя на остальных.
Я согласился, и когда Эмбер стала понемногу поправляться, ее психическое состояние тоже стало меняться к лучшему. Она попала в больницу в начале января, а вышла из нее лишь в конце марта, потому что в начале лечения, несмотря на наш уговор, она выдернула катетер, через который ее кормили. И ее не раз заставали за тем, что она вызывала рвоту после того, как медсестра насильственно ее покормит. Так что процесс был нелегким, и она набрала в больнице всего двенадцать фунтов. Но по возвращении домой она стала посещать психотерапевта и группу для людей, страдающих пищевыми расстройствами. И к выпускному балу она уже выглядела больше похожей на ту Эмбер, которую я знал и любил.
Теперь, лежа в постели, я снова возвращался мыслями к тому выпускному балу, и внезапно то напряжение, которое владело мной, пока я ехал в машине, вернулось с новой силой. Я усилием воли заставил себя думать об Уитни, которая наверняка сейчас была у себя дома, наверху. Я вспоминал, какие чувства испытывал, находясь внутри ее, когда ее юное упругое тело прижималось к моему. И хотя я был очень уставшим, я выключил звук телевизора, схватил мобильный телефон и написал короткое сообщение, приглашая ее присоединиться ко мне.
«Не перестаю думать о тебе. Приходи», – написал я.
Это была не просьба, а требование, и я знал, что, как бы я ни сформулировал свое желание, Уитни обязательно послушается.
«Я даже еще не встала с постели», – ответила она через несколько секунд.
«Отлично, и я тоже».
Я закончил сообщение улыбающимся смайликом и стал ждать. Молчание затянулось, поэтому я написал еще одно.
«Ну же, приходи. Ты сама знаешь, что хочешь этого».
Я не мог больше терпеть это острое, мучительное чувство, эту тяжесть в груди, которая мешала мне дышать.
Мне нужно было что-то предпринять, чтобы испытать облегчение.
«ОК», – написала Уитни, и мое тело сразу же начало расслабляться.
Я знал, что в настоящий момент сойдет и просто секс, он поможет прогнать дискомфорт, который, как я подозревал, можно было излечить лишь одним способом.
Мы едем по шоссе на юг. Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем Тайлер снова заговорил.
– Эмбер, пожалуйста, – говорит он. – Не делай этого.
– Не делать чего?
Я сильнее сжимаю рукоять пистолета, его вес для меня непривычен и неудобен. Отец научил меня стрелять, когда мне было шестнадцать, исключительно в целях самозащиты. Но у меня до сих пор не появлялось повода взять в руки оружие. До сегодняшнего вечера. До того момента, пока это не стало для меня единственным выбором.
– То, что ты надумала сделать, – говорит Тайлер, искоса посмотрев на меня. Его зеленые глаза останавливаются на оружии, которое я держу.
– Просто поезжай дальше, – отвечаю я, глядя на длинное прямое шоссе, простиравшееся впереди.
Я была одна в доме тем вечером, когда стащила у отца со стола ключ от сейфа. Я стояла в его кабинете, ощущая холодную сталь в руке и говоря себе, что, когда я захочу разобраться с Тайлером, пистолет поможет мне оставаться сильной. Он напомнит мне, что, в отличие от той ночи, когда он изнасиловал меня, теперь я хозяйка положения. Я хотела, чтобы ему стало страшно. Чтобы его тело содрогнулось от ужаса, такого же, какой он заставил меня испытать тогда, в июле. Чтобы его охватил леденящий холод, чтобы его тошнило, чтобы он стал мечтать о том, чтобы все, что бы я ни задумала сделать с ним, произошло как можно быстрее. На самом деле это была глупая идея, потому что он не сможет почувствовать того, что ощущала я той ночью. Я не смогу отобрать у него то, что он отобрал у меня.
Я испытываю легкое головокружение, чувство, которое мне так нравилось прежде, но которое сейчас кажется осточертевшим. Я не могу выбросить из головы подробности той ночи. Битком набитый зал. Запах алкоголя и пота. То, как я танцевала. Количество выпитых рюмок текилы. И как Тайлер повел меня наверх. И даже в те редкие мгновения, когда мне удается забыть обо всем этом, мое тело продолжает помнить. Оно помнит, поэтому все повторяется снова и снова.
Я стараюсь сосредоточиться на том, что будет дальше. Я хочу заставить Тайлера отвезти меня в наш загородный домик на берегу реки Скайкомиш. Наши семьи отдыхали там вместе не один раз. Мы ездили туда по выходным весной, потом на уик-энд в День поминовения[7] и по меньшей мере на целую неделю летом. Мы подолгу ходили по лесу, а по вечерам разжигали костер и, сидя у костра, рассказывали страшные истории с привидениями. В доме не было ни электричества, ни воды. Это был бревенчатый двухэтажный дом с камином и уборной во дворе. Он находился в часе езды от цивилизации и достаточно уединенно, чтобы никто не мог услышать выстрела.
