Никогда раньше Моника не изучала так свое тело. Многое ее пугало. Кое-что — нет. Но главное, что владело ею, было любопытство. Если бы Роза была жива, она объяснила бы, что природа заманивает женщину в ловушку, пробуждая в ней желания. Нельзя потакать собственным слабостям. Стыдно самой делать шаг навстречу мужской похоти. Женщина виновата в том, что уступает своим страстям.
Сегодня ночью она не встретится с Остином. И во все другие ночи тоже. Покуда не укротит дикого зверя внутри себя.
Приняв окончательное решение, она окунула в холодную воду свои длинные волосы, набросила на плечи блузку и, трясясь от озноба, побежала по мягкой сосновой хвое в хижину…
Моника сдержала данное себе слово не встречаться с Остином два дня. Вместе с Дэйзи она погрузилась в обыденную работу на ранчо, подсчитала в точности, сколько у нее голов рогатого скота и сколько телят. Заняв себя рутинными хлопотами, отважилась съездить в город. Хотя ее грузовик, как обычно, грохотал на ходу, он все-таки не развалился на части и в целости встал перед аптекой Хайстетлеров, где имелся единственный в городе газетный киоск.
Моника хотела купить газету и уехать раньше, чем ее заметит Билл Хайстетлер. Уж насколько не по душе ей был Джейк Симмонс, но Билл вызывал еще меньше симпатий. Монику от одного его вида бросало в нервную дрожь. Еще со школы она не могла понять, что он за человек, но всегда старалась держаться от него как можно дальше.
Аптека была построена в двадцатые годы, когда отстраивалось большинство местных городских зданий. Силвер-Спе притягивал тогда многих богатых калифорнийцев, подобных дедушке Моники. И, как и он, многие потом уехали.
Внутри аптеки справа от стеклянной двери за рецептурным прилавком работал отец Билла, Верной. В центре зала помещались темные деревянные полки, заставленные туалетными принадлежностями, банками с витаминами и средствами личной гигиены, слева была стойка с газированной водой. К огорчению Моники, газетный киоск находился в глубине зала, и по пути к нему необходимо было пройти мимо Билла, занятого у стойки.
— Привет, Моника, — сказал он, нацеживая в стаканы молочный коктейль для маленького мальчика и его мамы, которые сидели на хромовых стульях за прилавком из белого мрамора.
— Привет, — откликнулась она, не сбавляя шага.
— Странно видеть вас в городе вновь после того, как вы побывали здесь вчера. Что-нибудь случилось?
— Просто заскочила за газетой, — ответила Моника, схватив с поспешностью экземпляр «Хэлена пейпа». — А «Джорнала» нет?
Он помотал головой.
— Мы перестали его закупать. Людей, похоже, больше не интересуют биржевые сводки.
— В этом есть резон, — высказалась она, притворившись, будто просматривает газетные заголовки. — В условиях экономического спада, по-моему, так и должно быть.
— О каком спаде идет речь — двадцать девятого года или восемьдесят седьмого? — спросил Билл. Моника закрыла глаза.
— Об обоих. Странно, что люди не учатся на ошибках прошлого.
— Еще бы, — откликнулся он.
Моника порывисто сунула руку в карман и выложила на прилавок доллар. Билл накрыл ее ладонь своею с той стремительностью, с какой атакует гремучая змея. Моника почувствовала, как по ее спине побежали мурашки — Я угощу вас содовой с шоколадом.
Моника хранила стойкую веру в то, что из всех дивных сладостей на свете нет ничего вкуснее содовой с шоколадом, как это делают в заведении Хайстетлеров. Однажды она пробовала содовую в столовой у Рут. Это было гадкое пойло. Миссис Хайстетлер лично следила за приготовлением ванильного мороженого и сиропа по особому рецепту. Моника знала это от бабушки, которая говаривала ей, что охотно выведала бы у миссис Хайстетлер этот рецепт.
Моника взглянула на Билла с подозрением. Никогда раньше он не предлагал ей содовой даром…
Билл сжал Монике ладонь. Внезапно одним рывком она освободилась от его хватки.
— В чем дело? — произнес он со смешком.
— Мне нужно идти. У меня много дел.
— Прекрасно, — сказал он. — У меня тоже. По пути к выходу Моника расслышала, как девушка лет семнадцати, ожидающая у стойки мороженое, сказала своей подружке:
— Ты видела? Билл — самый привлекательный парень в городе, а она отвергла его. Эта девчонка в самом деле с приветом.
— Ага. Чокнутая…
Два дня артель строителей, нанятых Остином, работала не покладая рук по двенадцать часов в сутки и достигла впечатляющего результата. Была отстроена новая крыша, смонтирован верхний свет, внутри все подготовлено для устройства гипсовых перегородок, намеченного на следующий день.
Остин гордился тем, как перепланировал первый этаж, соединив гостиную, столовую и кухню. Вместо разобранных старого потолка и чердачных перекрытий были установлены мощные балки, что расширило внутреннее пространство, а во всю высоту стены был сооружен камин, выложенный плиткой. Пол был выстлан сосновыми досками, из сосны были сделаны и кухонные шкафчики. Гранитная стойка отделяла кухню от столовой, возле нее Остин задумал выставить скамеечки из некрашеного дерева.
Из Чикаго только что привезли его старую мебель, и, разгружая обтянутые кожей кресла и диваны, Остин вдруг понял, что предметы его прошлого быта не подходят для убранства нового дома.
Приняв душ и разогрев в микроволновке пирог, Остин уселся на диван и стал смотреть на звезды сквозь застекленный потолок. Как странно, что до сих пор он никогда не пытался по-настоящему познать самого себя. За годы жизни в большом городе, в успешной гонке за деньгами у него не было возможности взять передышку. Он не думал, что способен вырваться из круговорота жизни, освободиться от возбуждения, вызванного бешеным темпом и азартом победителя. В большинстве случаев чутье его не подводило. Но только в большинстве случаев, подумал он, вспомнив недавние события в парикмахерской.
Он не сожалел о том, что ввязался в самую гущу отношений между Моникой и Симмонсом. Это произошло инстинктивно. Потребность успешно разрешить это дело будоражила его. Сыграло свою роль, конечно, и то, что Монику пытались обвести вокруг пальца.
Вернувшись тогда домой, Остин ожидал, что Моника навестит его после полудня. Однако она не пришла.
Не появилась она ни на следующий день, ни сегодня. Он был разочарован, подавлен. Остин предположил, что она взялась за дело без его помощи.
Чувство подавленности побудило его по-иному взглянуть на свое прошлое. Возможно, его чикагские друзья правы, полагая, будто его разрыв с Кэлли подкосил его куда серьезнее, чем думал он сам. Он напрочь отрицал это тогда и даже теперь. Не в Кэлли дело, но, возможно, он действительно пока еще не готов уехать из города навсегда. Может быть, ему придется вернуться. «Я не должен этому поддаваться. Разумеется, я знаю, что делаю».
